Оказалось, что когда-то там жил один охотник с молодой женой, детей у них не было. Однажды мужчина ушел на охоту и не вернулся — то ли на медведя голодного напоролся, то ли еще что с ним приключилось, неизвестно. Жена его день ждет, два, а его все нет, и она, поняв, что осталась без кормильца и опоры, взяла и повесилась за камельком. А так как жили они на отшибе, никто об этом не узнал, так и осталась она непогребенной…
Это, разумеется, только легенда, но как странно сходятся такие легенды с тем, как рассказывал о своих дорогах сам Кулаковский.
6
Свою последнюю дорогу, в которой с ним также происходят чрезвычайно странные метаморфозы и приключения, Кулаковский достаточно подробно описал в письме председателю ЯЦИКа Платону Слепцову (Ойунскому):
«Добрейший Платон Алексеевич!
Вот Вам моя исповедь. Из Якутска пароход вышел 5 октября, и на третий день плавания пошла шуга. Все были в полной уверенности, что пароход дойдет до Витима или Киренска.
В это унылое время в голове двух олекминцев (горбатого, богатого, бывалого Федорова и П. А. Харитонова) созрел гениальный план: высадиться нам с Харитоновым под Олекминском, проехать на конях и оленях до Могочи на Чаре (1000 верст) и выйти на железную дорогу. Говорили, что езда будет скорая, коней и оленей везде много, плата будет дешевле, чем по тракту. В 3-м году Барахов и Бахсыров проехали очень быстро. Попутно Харитонов желал собирать сведения о местонахождениях полезных металлов, я — полечиться в теплых водах Кюскэндээйи, о которых ходят удивительные слухи…
Теперь скажите, Платон Алексеевич, по совести, виновен ли я в том, что я изменил первоначальный маршрут?
Теперь посмотрим на действительную, изнанковую сторону дела, доведшую меня до бедственного состояния.
Шуга, о которой я говорил выше, растаяла через два-три часа. Настала удивительно теплая и небывало долгая осень, последствием чего явилось то, что Лена стала лишь 14 ноября.
Покупка лошадей, сум, веревок, седел, потников, провизии, зимней одежды, палатки, печки и тому подобных задержала на Лене до 20-х чисел октября. Наконец, выехали на трех конях и с одним проводником. Проводник не знал дороги (знающих вовсе не было), потому в пути до Чары мы проплутали лишних четыре дня. Земля, покрытая слоем снега, была талая, потому лошади проваливались на каждом шагу, и мы испытали все муки Тантала. До черских жителей еле-еле можаху добрались на 12-е сутки — измученные, голодные, оборванные. Но нас здесь ожидало худшее:
1) Все мужчины и подростки до единого ушли «белковать» в тайгу на 1–1,5 месяца.
2) Оленных тунгусов поблизости вовсе нет, да и вообще тунгусов весьма мало, а сами они крайне бедны.
3) У якутов оленей нет; у одного было шесть оленей, но он уехал на них белковать.
4) Некто Ромка Багаев уверял, что брат его, живущий на Чаре, «подымет» нас до Могочи за 700 р. на оленях, но этот брат отсутствовал и своих оленей не имел, а между тем Ромка взял у нас задаток.
5) Выше устья Жуй Чара течет по глубоким ущельям, потому проезд по ней на конях невозможен до декабря.
6) Езде через горы мешают глубокие снега, выпавшие там с начала сентября.
7) В нынешнем году появились по Чаре стаи волков, весьма опасных для ездовых животных.
Оказывается, что Бахсыров и Барахов проезжали во вторую половину зимы, когда реки покрыты льдом, дороги установились, промысел на пушнину прекращен. Кроме того, вперед отправляли нарочного заготовлять оленей.
Итак, мне ничего не оставалось, как только поворотить оглобли назад. Теперь судите меня и секите башку. А неудачи преследуют меня весь мой век.
Я не смею просить о возмещении всех тех расходов, которые были сопряжены с неудачной поездкой через Чару.
Прошу только об одном: рассчитать мои прогоны по зимнему пути, а не по летнему. Везут по 12 копеек с версты…
Посоветуйте, как мне быть. Надеюсь, что и в том, и в другом случае жалованье будет сохранено за мной. Затем, неужели квартирные и столовые расходы включаются в мое мизерное жалованье, из которого я должен еще обмундироваться.
Ходатайствуйте перед Якутским представительством о выдаче мне пишущей машины с якутским шрифтом, которая заменит мне недостающую мою руку…
Ждал перевода до 19-го и уехал, заняв денег в долг. Конечно, не мог быть доволен Вами. Как же так бросить на полдороге старика без призора?
18 ноября, Ексекюлях».
Превращение председателя комиссии по ликвидации повстанчества в «брошенного на полдороге старика» — типично кулаковское приключение.
А вот жалоба… Это на Кулаковского не похоже.
Он редко жаловался. Да и сейчас… Он ли это жалуется? Может быть, это его болезнь решила пожаловаться человеку, который считал себя когда-то учеником Кулаковского?
Второе письмо Слепцову содержит прямо-таки важное открытие: «Я случайно встретился с одним субъектом, который открыл дорогу из Аяна в Нелькан, минуя пресловутый хребет «Джугджур». По его словам, расстояние до Нелькана всего 270 верст, а подъем, т. е. перевал, едва заметен. Стоит только (говорит) проложить просеку. Он был командирован в 1918 году иностранной фирмой, желавшей торговать в Якутии, искать обход «Джугджура» и напал на проход, благодаря указаниям местных тунгусов. Ни за что не хочет открыть своего секрета перед Якутией, требует огромного гонорара. Но мне выболтал свой секрет, т. е. открыл его. Потому я мог бы живо слетать туда летом и «прорубить» это окно. Якутия понимает всю огромную важность этого открытия.
Довожу до Вашего сведения это дело, чтобы Вы имели его в виду.
Ваш А. Кулаковский».
Но хотя Кулаковский и рассказал Ойунскому, что владеет сокровенной для Якутии тайной, денег на дорогу он так и не дождался.
Без средств к существованию почти три месяца добирался он до Москвы. От голода и лишений обострилась болезнь желудка.
«27 декабря Кулаковский приехал в Москву совершенно больной, — записал в своем дневнике А. И. Софронов. — Ходил сильно согнувшись, с большим трудом. Я принял в свою комнату. Начали спрашивать, давно ли заболел, не нужно ли к доктору идти. «Пока подождем, у меня старая желудочная болезнь обострилась. Я уже пять лет страдаю этой болезнью. Девятый день болею. Ничего не ем, плохо сплю. И раньше временами сильно, бывало, болел, но проходило через пять-шесть дней, а в этот раз почему-то долго продолжается, вероятно, повинна дорога», — сказал он мне совершенно спокойно».
7
Считается, что правительство Якутии было обеспокоено болезнью Кулаковского. Как раз перед Новым годом президиум ЯЦИКа принял постановление о выдаче Кулаковскому единовременного пособия на двухмесячное лечение.
Между тем к середине января Алексей Елисеевич почувствовал облегчение. Как мы помним, в дневниковой записи, сделанной во время доработки «Сноведения шамана» 7 февраля 1924 года, Кулаковский определил, что его желудок должен прослужить до начала 1927-го или даже 1928 года и по этому расчету сейчас у него оставалось около полутора лет жизни.
