Я нахожу еще один участок, где могу перейти еще одну плотину. Рядом с обрывом есть еще несколько дамб. За ними река снова начинает течь свободно и устремляется дальше в лес. Не веря своим глазам, я оборачиваюсь назад и с радостью осознаю, что все осталось позади.
По мере того как я приближаюсь к верховьям Калуривик-Крик, поверхность земли становится более ровной. Сейчас мы находимся на сравнительно небольшой высоте приблизительно 1000 футов над уровнем моря. Однако из-за толстого слоя снега, который все еще лежит на земле, создается ощущение, что эта величина намного больше. Мы начинаем спускаться на лыжах по другому склону. Как обычно (к этому я уже привык), мне приходится бороться с высокими раскидистыми елями. Постепенно горы исчезают из нашего поля зрения, а вместе с ними пропадают и заросли ив. Лес становится менее густым, и благодаря этому я наконец могу увеличить скорость. Перед тем как начать спуск, отвязываю собак и тащу сани сам. Когда на нашем пути лежит чаща, я поступаю так всегда. Теперь снова можно воспользоваться помощью Джимми и Уилла. Останавливаюсь на пару минут, чтобы подождать собак. На земле замечаю кости животного, скорее всего, лося. Я беру их с собой, чтобы чуть позже дать собакам, но мои верные друзья разглядели косточки до того, как я успел их завернуть, и бросились к санкам, словно они были доверху заполнены свиными отбивными. Они с надеждой смотрят на меня, но спустя несколько минут понимают, что сейчас им ничего не достанется, и снова убегают от меня. Они дружны и неразлучны, словно малые дети. Озорные и энергичные, они несутся друг за другом, и кажется, ничто не сможет их остановить.
На дороге в огромном количестве встречаются лосиные следы. Видимо, снежные сугробы и заросли ив позволяют лосям чувствовать себя в безопасности от волков. Последним действительно пришлось бы здесь очень трудно. Их следов я не видел ни разу. Волки предпочитают открытые пространства в долине Амблера. Снег там не столь глубок, и они вполне могут передвигаться по льду или по насыпи. Но вообще я нисколько не сомневаюсь, что, будь у волка хотя бы малейшая возможность, он обязательно отправился бы за лосем и никакой снег ему бы не помешал. Все животные, которые являются объекта ми охоты, стараются не показывать, что им плохо. Если он проявят слабину, хищники тут же набросятся на них и растерзают. Волки научились безошибочно распознавать слабость в своих потенциальных жертвах, поэтому последним приходится тщательно скрывать свою боль и вести себя так, будто ничего не происходит. В принципе, с чем-то подобным мы можем столкнуться и в мире людей. На самом деле, люди похожи на диких зверей больше, чем мы думаем. Правда, иногда мы поступаем наоборот — чтобы привлечь внимание, притворяемся, что нам плохо, в то время как в реальности чувствуем себя нормально. Но в моей семье это не срабатывает. Если у меня что-то заболит, особенно в поездке, то я только рассмеюсь, но не по причине собственной слабости, а из-за того, что это никогда не трогало членов моей семьи. Быть круглым отличником в школе, забраться на гору, переспорить учителя — вот это могло вызвать у них эмоции, а не болезнь или тем более симуляция.
Я подхожу к большому озеру. Оно находится примерно в миле от основной дороги. Уилл и Джимми появляются одновременно. Уилл показывается за деревьями в том месте, откуда я только что пришел, а Джимми выходит с восточной стороны озера, в сторону которого мы как раз направляемся. Но на его пути есть преграда — озеро шириной в двадцать футов и протяженностью около мили. Джимми выглядит весьма озадаченным. Я никак не могу понять, каким образом он умудрился туда забраться. Около минуты Джимми оглядывается по сторонам, а затем начинает аккуратно спускаться к воде. Не знаю, достанет ли он до дна. На первый взгляд, овраг достаточно глубок, но на проверку оказывается, что это не так.
Его глубина составляет всего один-два фута. Джимми ненадолго останавливается и начинает жадно пить. Уилла тоже мучает жажда, потому я подхожу к берегу и с помощью моей походной кастрюльки набираю воды для него и для себя. Я пью первым, а затем даю напиться Уиллу. После этого убираю кастрюльку, и мы снова трогаемся в путь. Озеро обходим с северо-восточной стороны.
— Эй, Джимми! Вперед! — кричу я.
Джимми выпрыгивает из озера и присоединяется к нам.
Дойдя до края озера, сворачиваем на восток и, пробираясь сквозь заросли елей, выходим к реке Амблер. Палатку мы устанавливаем прямо на берегу ее притока Уланик-Крик. Как же здесь чудесно! Ели, ольхи и тополя украшают речную долину, воздух очень чистый и теплый. Так уютно и хорошо мне еще нигде не было. Мы находимся на несколько ярдов севернее того места, где в Амблер под прямым углом впадают два притока — с разных сторон, — это и создает такой великолепный природный пейзаж. Его обрамляют прекрасные горы. Вполне возможно, что до меня сюда не ступала нога человека. Амблер берет начало на севере среди пугающих остроконечных горных вершин. На обоих берегах реки, несущей свои воды к югу, расположены отвесные скалы. Думаю, я шел через горы с запада по единственному возможному пути — по узкой горной тропе. У меня такое чувство, словно я обнаружил тайную дорогу, которая привела меня к северному раю.
Вспоминая о былом
Перед тем как снова отправиться в путь, я погружаюсь в воспоминания о Джонни. Вообще, глядя на Уилла, я очень часто думаю о Джонни. Он похож на него гораздо больше, нежели Джимми. Вообще большинство моих знакомых воспринимают Джимми и Уилла как одно целое и совсем не различают их. На самом деле, если внимательно присмотреться, они абсолютно разные. Уилл глядит вам прямо в глаза. Его взгляд столь же пристальный и спокойный, как у Джонни. Создается впечатление, что он словно заглядывает в вас, пытаясь определить, в каком вы сейчас настроении. Мне кажется, мысли о Джонни вызывают неприступные горные вершины, которые лежат на моем пути. Они словно предупреждают, что мне предстоит совершить. Глядя на них, понимаю, какое необычное и даже выдающееся предприятие — покорить ранее не покоренные земли — я затеял. Правда, иногда я забываю об истинной цели моего путешествия — познать природу и себя. Для меня это еще и дань уважения Джонни, символ моей любви к нему.
Вспоминая Джонни, я чаще всего думаю о том, как он умер. Я чувствовал себя так, будто подвел его, будто должен был вовремя понять, что ему плохо и отвезти в больницу. Даже ветеринар позже сказал мне, что уже ничего нельзя было сделать, но чувство вины все равно не покидало меня. Без Джонни я чувствовал себя очень одиноко. Мне кажется, что это я в какой-то мере виноват в его смерти. Я должен был попытаться спасти его.
Помню, как он смотрел на меня в Дрифт-Крике, когда у него случился приступ. Он дрожал, теряя контроль над собой, через несколько минут затрясся и упал, а я не знал, как ему помочь. Его глаза были широко открыты и наполнены страхом и ужасом, но он не шевелился и не издавал ни единого стона. Я испугался, что у него началось внутреннее кровотечение, потому что его десны стали белыми, как снег. Все что я мог сделать — взять его на руки (часть снаряжения несла Джулия). Но моя интуиция говорила, что уже слишком поздно. Джонни весил около семи футов, а мой рюкзак — примерно двадцать. Я нес его в гору, запутываясь в ветвях елей и доисторических папоротниках. В тени деревьев заметил небольшое стадо лосей. Толстые бревна, которые лежали на дороге, мне нужно было перейти или держа Джонни на руках, или же положить его, перебраться самому, а потом снова поднять его и продолжать путь. Я нес его целых семь миль и при этом нисколько не сомневался, что буду нести его до тех пор, пока он или не встанет на ноги, или не умрет. Я был перед ним в долгу — за его верность. Вообще именно это качество я очень ценил и искал в людях в перерывах между походами. Наверное, мы все его ищем. У меня не было никаких сомнений в том, что не дикая природа и не дальнее расстояние вызвали смерть Джонни.
