– Они оба умерли? – ахает Клеменс.
– Да, только ему пришлось пройти девять кругов ада, чтобы вновь встретиться с любимой.
Молодые сотрудники тем временем ставят картину на треногую подставку и, выдохнув, кивают Генри. Тот снимает с крайнего стула в первом ряду темное полотно, но, прежде чем накрыть им картину, дает дочери пару минут ее рассмотреть.
– Он не выглядит счастливым, – заключает наконец Клеменс, склонив голову набок. Черты лица так приглянувшегося ей человека с картины кажутся почти живыми, но какими-то грустными. Ей неожиданно нравится то двойственное чувство, что возникает внутри нее при взгляде на картину в золоченой раме. Словно она видит заключенного в полотно живого человека, который никак не может вырваться на свободу и играет роль, уготованную ему художником.
Словно он один из героев ее видений, что прячутся по ночам за пустыми картинными рамами в галерее отца.
– Россетти часто изображал в своих работах Данте и Беатриче, его любимую, – говорит Генри тихо, видимо, боясь спугнуть восхищение Клеменс. Но она хмурится и качает головой.
– Мне не нравится, как он на нее смотрит, – заявляет наконец дочка. – Он совсем не рад ее видеть.
Генри смеется, и его мягкий смех эхом отдается во все углы выставочного зала.
– Он прошел девять кругов ада, чтобы встретиться с ней, Бэмби.
– Думаешь, он просто устал?
– Наверняка устал.
Клеменс кивает со знанием дела и отходит к ряду стульев, наблюдая, как Генри закрывает картину плотной темной тканью. Теперь загадочного мужчину и его даму Клеменс не увидит до самого вечера, когда картину покажут всем гостям. Девочка слышала из разговоров взрослых этим утром, что первый лот должен быть очень дорогим и организаторы аукциона надеются выручить за него большие деньги. Это ведь он?
Клеменс уже не кажется странным, что за одни полотна некоторые люди готовы выложить огромные суммы, а к иным работам относятся с пренебрежением. Например, в прошлом году какой-то коллекционер выкупил маленький пейзаж за несколько тысяч фунтов, а большой, ростом почти с нее, картине пришлось искать место в галерее, потому что никто не захотел приобрести ее за приличные деньги.
– Па-ап, – зовет Клеменс, когда Генри в очередной раз проходит мимо нее с планшетом в руках и бормочет под нос приветственную речь. Он волнуется, но Клеменс, погруженная в свои фантазии, замечает лишь то, что отец на нее не смотрит. – Ну папа! Послушай же!
– Что, олененок?
– Слушай, – заговорщицки шепчет Клеменс. – Я тут подумала… А тот человек с картины, ну, Данте, он давно жил?
Генри морщит лоб, так что его очки сползают с переносицы на кончик носа.
– Давно, Клеменс, – отвечает он. – Прости, мне нужно еще решить пару вопросов. Посиди тут тихонько, хорошо? Я вернусь, как только улажу все проблемы.
Отец удаляется из зала, оставляя шумных оксфордских сотрудников в дальней комнате и дочку в полупустом выставочном зале. Клеменс сосредоточенно болтает ногами, сидя на стуле в первых рядах, а потом воровато оглядывается. Спящий незнакомец в темном углу никуда не делся и продолжает вызывать ее любопытство. Она отмечает впалые щеки мужчины и угловатые плечи, обтянутые темно-синим твидовым пальто, а потом, пока никто из сотрудников не видит, сползает со своего места и идет к забытой отцом картине на подставке.
Она только разок взглянет на Данте – всего раз, чтобы убедиться, что ей не показалось. Похож ли спящий человек на изображенного на картине? У них схожи глаза, с одинаковыми тяжелыми веками, и острые носы. А еще скулы обоих кажутся восковыми из-за нездорового цвета кожи. То ли незнакомец сбежал с картины, то ли его брата поместили внутрь рамы и запечатали в полотне.
Так ли это?
Клеменс осторожно приподнимает уголок тяжелого покрывала за самый край.
– Эй!
От внезапного окрика молодого работника музея она вздрагивает, а спящий в тени человек просыпается. Клеменс отпускает ткань и смущенно пятится.
– Не трогай тут ничего, – строго предупреждает молодой человек и, для верности окинув девочку сердитым взглядом, возвращается к своим коллегам. Дверь в комнату приготовлений он оставляет открытой, чтобы можно было следить за маленькой дочерью смотрителя галереи.
Клеменс надувает губы и оборачивается.
Незнакомца нет на прежнем месте.
Она вертит головой и, осмелев, бежит к последним рядам стульев, где до этого он спал. Его нет. Ни следа, как будто он испарился, не сходя с места. «Волшебник!» – думает Клеменс и восхищенно пятится обратно к помосту с кафедрой, не сводя глаз с того стула, где сидел неизвестный.
«Я тебя запомнила!» – мелькает в ее голове шуточная угроза, которая забывается ближе к началу аукциона.
Всплыть ее воспоминаниям суждено спустя год, когда Клеменс, впервые блуждая по Лувру с дедушкой, вдруг видит того же Данте на другой картине Габриэля Россетти. Смуглая кожа, тяжелые веки, из-за которых взгляд кажется то ли сонным, то ли высокомерным. Высокий и худой, с острыми скулами и острым же подбородком, орлиным носом и тонкими длинными пальцами.
Табличка временной выставки гласит: «Данте Габриэль Россетти. Видение Данте. 1856 год. Холст, масло».
«Привет, Данте-незнакомец!» – улыбается Клеменс мужчине с полотна и, отстав от недовольного дедушки, подходит ближе к картине, почти наваливаясь на толстый заградительный шнур перед нею.
«Я тебя знаю, – упрямо думает девочка, глядя снизу вверх на смуглое печальное лицо человека с картины. – Я тебя знаю».
***
В ее закрытый блог нет доступа никому, даже матери – тем более матери. Так что комментарий, появившийся однажды вечером под одним из постов (собранные в ряд Берн-Джонс и два Уотерхауса), становится для Клеменс настоящей неожиданностью.
«Если ты ищешь человека с полотен прерафаэлитов, – тут же высокомерно заявляет таинственный посетитель, – то не с того начинаешь поиски».
Клеменс выгибает бровь и хмыкает. Каков наглец! Влез в чужой блог, еще и учить вздумал!
«Откуда знаешь, что я кого-то ищу?» – Клеменс сердито барабанит по клавиатуре первую половину вопроса, прежде чем вспоминает, что мать запретила ей сидеть в Интернете допоздна. Сейчас на часах половина второго. Если Оливия узнает, что дочь в такое время не спит и даже не зубрит очередной конспект по международным отношениям, то Клеменс сильно попадет.
«Нетрудно догадаться», – лаконично сообщает нарушитель ее покоя. Клеменс злится.
«Что тебе нужно в моем личном блоге?»
«Хочу помочь в поисках. Ты же думаешь найти человека с картин, да?»
«Ты либо больной фанатик, либо глупец. Модели прерафаэлитов давно мертвы».
Клеменс останавливается и, переведя дыхание, добавляет:
