– Пожалуй, ты был прав! – перекрикивая зудящую толпу, кивает Бенджамин. – Здесь слишком много людей, мы не сможем отыскать Шона до начала выступления!
Теодор вжимается спиной в пластиковое ограждение трибуны, с неудовольствием считая уже девятый тычок в раненые ребра.
– В жизни не поверю, что всем этим недоумкам так уж интересна музыка, – цедит он сквозь зубы. Бен его не слышит, так что Теодор позволяет себе пару непечатных слов в адрес очередного неуклюжего прохожего.
– Идем! – вдруг рявкает Паттерсон ему в ухо и тащит за собой прямо в пекло. Теодор ковыляет за приятелем, как огромная собака самой угрюмой породы, расталкивает локтями чересчур прижавшихся друг к другу людей и с наслаждением отвечает руганью на ругань. Бен лавирует между мужчинами и женщинами на своем пути, как рыба в воде.
Теодор кое-как протискивается к высокому, футов восемь в высоту, деревянному постаменту со столом и пятью стульями. Бен уже изучает прикрепленную к его стенке программу фестиваля.
– Наши ребята будут выступать третьими, как я и говорил, – восклицает он. У Теодора возникает смутное подозрение, что все происходящее здесь Бенджамину очень по душе.
– Прекрасно, – кивает он, не скрывая сарказма в голосе, – предлагаю протискиваться в сторону сцены. К выходу Палмера мы как раз успеем подползти на десяток футов.
– Если поторопимся, успеем застать его вон там, – говорит Бен и указывает на неприметный фургон, стоящий в трех футах от установленной сцены в центре стадиона. Вокруг нее кишат люди и с такого расстояния кажутся муравьями. Почти все они одеты в черные футболки, черные толстовки, кожаные и темные джинсовые куртки, так что сходство складывается почти идеальное. Черная масса гудящего муравейника.
– С чего ты решил, что он будет в том фургоне? – спрашивает Теодор, щурясь от солнца. Зря он не взял очки, как советовал Бен. Бену знать это не обязательно.
– Я почти уверен, что это гримерка, – поясняет Паттерсон.
– И зачем ему быть в гримерке? – Удивление в голосе Теодора почти настоящее, но Бен, видимо, думает, что мужчина снова язвит, поэтому закатывает глаза и идет вгрызаться в толпу.
– Ты застрял в своем восемнадцатом веке, Теодор! – кричит Бен за спину, пока они друг за другом медленно пробираются к фургону. – Пора бы проснуться и жить в настоящем мире!
Теодор прикидывается оглохшим на оба уха и не отвечает. Он чувствует себя Моисеем, что разделил надвое Чермное море, только сил в нем недостаточно, а море слишком упрямо и обладает собственной волей, поэтому ему приходится руками расталкивать людей. Мужчины, женщины, даже дети – здесь собралась вся округа Труро и близлежащих городов, не иначе. Теодор выставляет вперед ладонь с выведенной на ней черной меткой «249», отодвигает влево подростка в длинной не по размеру майке, вправо толкает лысого мужчину в камуфляже.
Фестиваль тем временем объявляется открытым, и без того громкая толпа взрывается криками. «О нет…» – с отчаянием думает Теодор. Перед глазами у него пляшут точки в форме человеческих голов.
К концу этого путешествия, как Теодор и предполагал, на нем не остается живого места; все тело болит, а ребра стонут с удвоенной силой и норовят снова выскочить из еле зажившего мышечного корсета. Стоило предусмотреть такое сумасшествие и запастись обезболивающим, но виски Бенджамин брать с собой запретил.
– Больше никогда… – выдыхает Теодор, сгибаясь к земле. У него кружится голова – то ли от боли, то ли из-за безумия, что творится вокруг, то ли из-за собственного амбре: теперь от него, как он и думал, пахнет всем спектром ароматов, от женских сладких духов, приторно забивающих ноздри, до кислого мужского пота. Так пахли бордели мелких французских городков, так пахли пабы старушки Ирландии.
– Идем, – опять бросает Бен и тянет Теодора. До фургона остается всего пара футов, когда дверца его распахивается – очевидно, от удара ноги, – и оттуда вываливаются несколько человек. Все невысокие и худые, с бледной кожей и щуплыми руками и ногами. Они похожи на Палмера, но мальчишки среди них нет.
– Эй, Байерс, поторапливайся! – кричит вглубь фургона один из них и уходит последним. В открытом проеме двери на мгновение показывается мышино-серая голова.
– Отлично! – цедит Теодор и бросается к фургону первым. Бен, охнув, спешит следом за ним.
Все складывается чересчур гладко, но Теодор об этом не думает: когда он врывается в тесную коробку фургона, все в нем кричит, предчувствуя приближающуюся кульминацию сегодняшних мучений. Палмер оборачивается с видимым раздражением, но оказывается лицом к лицу с Теодором и… молча падает на раскладной стул.
Немую сцену довершает вваливающийся после приятеля Бен, запыхавшийся и встрепанный.
Несколько секунд все трое просто разглядывают друг друга.
– Ну? – разрывает молчание Палмер.
Его гнусавый сиплый голос будит все уснувшее в Теодоре раздражение, и он с силой захлопывает дверь фургона. Все трясется и скрипит, с полочки у крохотного окна падает зеркало и раскалывается на три куска.
– К несчастью, – комментирует Палмер. Похоже, его нисколько не удивляет визит Теодора, а вот на Бена он посматривает с опаской.
– А ты совсем не удивлен, – припечатывает Теодор. Необъяснимая злость, которая кипела в нем при виде Палмера до ночного инцидента, теперь имеет причину, и он с каким-то нездоровым удовольствием стискивает руки в кулаки, кривит губы и весь подбирается, как перед прыжком.
– Клеменс меня сдала, – не спрашивает, утверждает Палмер, вместо того чтобы пугаться и искать пути отступления. Как Теодор и думал: этот не станет прятаться по углам.
– Раз ты сам все знаешь… – Атлас подтаскивает ногой раскладной стул поближе к мальчишке и садится, как можно медленнее и ленивее. Кости ломит и крошит тупой глубокой болью, и он прилагает все усилия, чтобы не казаться разваливающимся стариком рядом с этим мелким выскочкой.
– Что, хочешь поговорить? – вскидывается Палмер. – Поиграем в доброго и злого полицейского? А что, вас тут как раз двое!
Бен за спиной Теодора неуверенно переминается с ноги на ногу. Хорошо, что сейчас он молчит, хотя было бы гораздо легче выпытать у мальчишки все, что нужно, если бы Паттерсона в фургоне не было.
– Я задам пару вопросов, – медленно и с расстановкой говорит Теодор. – Ты на них ответишь. Твои кости останутся целы.
Палмер впивается с него своим взглядом, после чего прыскает со смеху.
– Ой да бро-ось! – театрально восклицает он. – Ты же разваливающийся агрегат прошлого столетия! Ты будешь мне угрожать?
Теодор щурится.
– Ты ничего мне не сделаешь, пока рядом с тобой этот лабрадор, – Палмер кивает в сторону Бена и скрещивает на груди руки. Худые, бледные, такие не смогут задушить и отбиться не смогут, если Теодор вдруг кинется на мальчишку. Остановить его Палмер сможет только проверенным уже способом, а ножа в этой тесной коробке фургона с ним нет.
