Он не вспоминал эту историю, не думал о тех людях. Вполне возможно, что рассказ этот – блеф чистой воды, и что сам Палмер, Шон или как его вообще звать сейчас водит его вокруг пальца. Но подробности давней жизни всплывают перед глазами Теодора, так что он не может, не способен от них отмахнуться.
– А ребенок? – спрашивает впечатлительный Бен. – Что с ребенком случилось?
Теодор хочет сам ответить на его вопрос, обернуться и выпалить ему в лицо, что маленький Джошуа, конечно же, погиб вместе с родителями, а этот черт из табакерки хочет запудрить им обоим мозги, что мошенник и убийца-неудачник ничего не знает и эту историю выдумал только что. Но ясная, как день, истина маячит у Теодора перед носом.
В лице бледного тощего мальчишки со впалыми щеками.
– Ребенок выжил, – говорит Палмер сиплым голосом. – И он перед вами, придурки.
#21. Эрл Грей для шпиона
Прежде чем мальчишка успевает сказать еще хоть слово, Теодор коротко и точно бьет кулаком в его тонкий нос.
– Ауч! – визжит Палмер, хватаясь за лицо. – За что теперь-то?!
– За то, что бесишь меня, – отвечает Теодор. И добавляет, с удовольствием растягивая слово по слогам: – Неимоверно.
Бен следит за ними обоими с заднего сидения собственной машины и в этот миг таращится на Атласа, хотя, положа руку на сердце, давно должен был привыкнуть к эксцентричным выходкам приятеля. Впрочем, Паттерсон выглядит таким ошарашенным с тех пор, как он, Теодор и новоиспеченный бессмертный мальчишка выползли из трейлера-гримерки.
– Повтори, – требует Атлас, не сводя глаз с ухмыляющейся физиономии Палмера.
– При, – тянет засранец. – Дур. Ки.
– Теодор!
Бен хватает мужчину за локти, обтянутые старой кожаной курткой времен восьмидесятых, – он бросается на взмыленного мальчишку с нечитаемым выражением на лице, рвется из неожиданно крепкой хватки приятеля и почти рычит, походя на зверя. Не меньше минуты уходит на то, чтобы вернуть себе самообладание: Бен с силой усаживает его обратно на пол и встает между ним и Палмером.
Палмер. Шон. Джошуа.
Лгун. Он не может быть тем мальчиком из Сен-Мало. За свою долгую жизнь Теодор видел немало чудес и мистических, необъяснимых вещей, но эта не одна из них. Эта – наглая ложь, придуманная мальчишкой, чтобы только запутать его.
– Ты не Джошуа, – Теодор мотает головой и цедит слова так, будто их из него вытягивают по звуку сквозь стиснутые зубы. – Придумай что-то получше этой сказки.
Палмер фыркает, подтягивает коленки длинных ног к груди и упирается в них подбородком. Вид у него настолько ехидный, что руки непроизвольно тянутся к его вихрастым волосам, чтобы схватить за них и стряхнуть с его лица эту наглую ухмылку.
– Да неужели? Думаешь, я все еще вру, Серлас?
Старое имя из чужих уст звучит дико, неправдоподобно. Неудивительно, что мозг Теодора отказывается верить в то, что маячит перед его носом не первую неделю. Бледный до желтизны, с опухшими глубоко посаженными глазами, тонким носом, губами, что едва выделяются на лице, с мышиного цвета волосами, висящими немытыми прядями вдоль худых скул. Этот нахальный мальчишка, один вид которого вызывает зуд во всем теле, похож на ребенка ирландского рыбака и французской прачки так, словно является его повзрослевшей лет на пять копией.
– Сколько тебе лет? – спрашивает Бен. Надо отдать ему должное, держится он куда лучше Теодора, хотя игры в бессмертного выматывают его гораздо сильнее. Теодор не уверен, что Бенджамину по силам будет свыкнуться с новостью о таком же, как Атлас, ненормальном. Хорошо, что это неправда, – Теодор будет придерживаться этой аксиомы, пока Палмер с лицом Джошуа не докажет ему обратное. Или пока Теодор не прибьет мальчишку.
– Я родился, – скалится Палмер, – в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году нашей эры. Считай сам, ботаник.
Хрясь! Кулак Теодора прилетает нахалу прямо в нос, и мальчишка, ахнув, падает на спину.
– Твою мать! – глухо стонет он.
Теодор поднимается, чтобы нависнуть над его корчащейся фигурой, и вкрадчиво произносит:
– Повтори-ка.
Палмер, прижимая ладони к носу, смотрит на него с немой яростью.
– Двести тридцать! – гундосит он. – Мне двести тридцать!
Фраза навылет, как пуля, пронзает грудь Теодора и рикошетит эхом в затылок. Не может такого быть, немыслимо. Он готов списать парализующий его шок на защитную реакцию мозга – чтобы придумать такую логичную, выверенную небылицу, Палмеру пришлось нарыть немало информации, которой, как Теодор считал, не существует в материальном виде, – на ностальгические воспоминания, вызванные рассказом о семье рыбака, на собственное имя, впервые за почти двести лет прозвучавшее из уст постороннего. На что угодно, кроме веры в слова мальчишки.
Палмер садится, шмыгая носом, прямо в ногах Теодора. Вытирает худой рукой нос, так что кровь тянется бордовой полосой от запястья к локтю, и вскидывает голову.
– Чихать я хотел, веришь ты мне или нет, – говорит он совсем осипшим голосом. – Собственно, мне даже выгоднее, чтобы ты не верил. Живи себе дальше в Нетландии, Питер Пэн, порхай по воздуху, собирай пыльцу фей и ной своей няньке о том, как тебе грустно и одиноко.
Теодор хочет ударить его еще раз – выбить всю спесь из засранца, задушить каждое саркастичное замечание в зародыше, – но Бен кидается ему наперерез и второй раз хватает за локоть.
– Хватит драк на сегодня, вы уже обменялись переломами.
– Я всего лишь сломал ему нос! – шипит Атлас, дрожа всем телом. – Небольшая сдача за сломанные ребра и, если ты не забыл, покушение на жизнь!
Он не хочет думать сейчас о том, почему его так задевает, так сильно, до помутнения рассудка задевает ложь мальчишки, который похож больше на фомора-шизофреника, чем на человека.
Бен качает головой с самым учительским видом из всех, на которые он способен.
Палмер поднимается с пола, отряхивается и, будто случайно оглянувшись в зеркало, ахает.
– Класс! Я как Пит Доэрти, только что не под кайфом.
То ли специально делая вид, что ничего не произошло, то ли в самом деле полагая, что сломанный нос и сказки о бессмертии никого из присутствующих не волнуют, он хватает с прикрученной к стене полки барабанные палочки и делает шаг к двери.
– Куда собрался? – рявкает на мальчишку схваченный Беном Теодор.
– На сцену, – сообщает Палмер совершенно будничным тоном. – У меня концерт, сечешь?
Если бы Теодор не видел и не слышал все сам, то сейчас решил бы, что у мальчишки есть брат-близнец, разительно отличающийся от вспыльчивого Палмера темпераментом, и он только что материализовался в тесном трейлере прямо из воздуха. Даже Бен от удивления ослабляет хватку, отпуская руку Теодора.
