Черта с два. Клеменс не явится на ужин к Леруа, будь они трижды королевской крови, да хоть самого Людовика XIV. Пока она приводит себя в порядок и завтракает – бутерброд с ветчиной и помидоры, никаких фруктов с диетическими хлопьями, заботливо оставленных Оливией, – мысли ее, набирая обороты, мечутся от Джей-Эла к Бенджамину Паттерсону и обратно. С Беном они переписывались вечером четверга, а Клеменс уже хочется позвонить ему на острова и расспросить о ходе расследования.
Они все еще ищут Шона, который как в воду канул, и Клеменс волнуется. Несмотря на разногласия с Теодором и очевидное предательство парня, которому она вроде как доверяла лет десять, девушка не может перестать думать о них обоих. Она ничего не знает о Теодоре. Она почти ничего не знает о Шоне. Тем не менее сейчас Клеменс чувствует себя преданной этими двумя, словно они всегда были самыми близкими друзьями.
Чертов бессмертный пьяница.
Клеменс выматывают бесконечные рассуждения на тему «Что, если бы все обернулось иначе», но прекратить эти самокопания она не в силах. Вечерами, когда она засыпает после очередного длинного дня, каждый из которых похож на другой, ей мерещится апельсиновый сок на светлых брюках, красный «Ситроен» с лондонскими номерами, крики, которые сливаются в сплошной гул, и вся какофония перерастает в ее собственный вой в полутемной антикварной лавке. Крови так много, что кружится голова, и не сразу удается сообразить, что это не ее кровь, что все это происходит не сейчас и не на самом деле. Клеменс просыпается в холодном поту, чувствуя себя выжатой как лимон.
Вчера она попробовала бегать перед сном, надеясь, что это поможет вымотать организм до полного изнеможения. Ей ничего не снилось, но теперь она помышляет о самоубийстве, копируя Теодора. Ноги гудят, тело не хочет двигаться, и все мышцы стонут при каждом повороте.
Клеменс могла бы смириться и с непонятными сновидениями (это не кошмары, это воспоминания, которые отчего-то мучают ее, хотя ей больше не страшно), и со случившимся (все они – и Теодор, и Шон, и даже она сама – преследовали свои цели), и с тем, что мать злится на нее каждый божий день. Если бы только ей дали свободу и позволили самой участвовать во всех событиях, что происходят сейчас без нее на британских островах! Она заварила эту кашу, но теперь ее бесцеремонно выставили за борт, загнали в Лион и посадили под домашний арест. Она даже не может дозвониться до Шона, чтобы просто покричать на него в трубку.
Клеменс возвращается к себе в спальню, проверяет телефон. Никаких пропущенных вызовов и СМС. Значит, новостей о Шоне у Бенджамина до сих пор не появилось. Она вспоминает их разговор вечером четверга – про музыкальную группу, в которой ее фальшивый друг (ей все еще трудно свыкнуться с мыслью, что Шон использовал ее, а теперь готов бросить, как ненужную вещь) играет на барабанах. Бен проверяет информацию и находит какой-то музыкальный фестиваль в Труро. Значит, на днях они с Теодором должны наведаться туда и отыскать парня.
Она еще не подозревает, что тридцатилетний Шон, прикрывающийся странной кличкой Палмер, на самом деле человек из прошлого Атласа, а не ее закадычный приятель. Пока эта информация ей не известна, Клеменс злится на Шона и на Теодора в равной степени.
Полдня она проводит за бессмысленной уборкой: мести пыль из одного угла в другой ей с детства не нравится, но теперь, когда большую часть времени дома она проводит за ожиданием телефонных звонков, даже это мытье полов кажется ей сносным занятием. Клеменс нетерпеливо посматривает на часы и, когда те отбивают пять вечера, спешит покинуть дом.
Мать просила надеть платье? Что ж, она наденет платье.
– Женевьева? Привет! – Клеменс на бегу набирает номер подруги, прежде чем с силой захлопнуть дверь дома. Плотная ткань изумрудного подола сразу же липнет к ногам, но возвращаться девушка не желает и спешит прочь с улицы Бонель вниз к набережной.
***
Чтобы не попасться на глаза матери – та названивает ей с вечера и наверняка, кипя от злости, ждет момента, когда сможет высказать в лицо нерадивой дочери все, что думает о ней и ее поведении, Клеменс проводит полночи с друзьями из Клод Бернар Лиона
[16] в парке. Ночует у Женевьевы, а на следующее утро, наспех позавтракав и проводив подругу до бизнес-центра, идет пешком в Старый Лион. Джей-Эл, подрабатывающий в музее изобразительных искусств, сегодня помогает своему наставнику в соборе Сен-Жан, и они договорились встретиться там и пообедать вместе.
Очередной звонок застает Клеменс на мосту через Сону
[17], и она отключает звук и, не глядя, убирает смартфон в сумку. Всю ночь они с Женевьевой гуляли в компании ее бывших однокурсников, рассуждали о вечном и жаловались на своих матерей, и сейчас, когда ей наконец-то спокойно, Клеменс не намерена слушать наставления Оливии. Ей не снились странные сны, и мыслями она не возвращалась в сотый раз в антикварную лавку Теодора. Пусть этот день будет легким и радостным.
Джей-Эл орудует молотком внутри закрытого на реставрацию собора, и Клеменс, с трудом протиснувшись между деревянными лесами, идет к другу. Ей пришлось доставать удостоверение из художественной галереи отца, чтобы обмануть охранника и выдать себя за студента-практиканта. Мошенницей она себя не чувствует, но не хочет, чтобы у Джей-Эла были потом проблемы, так что воровато оглядывается по сторонам, прежде чем подойти к нему.
– Привет, – тихо говорит Клеменс, и ее вкрадчивый шепот тут же уносится под высокие своды собора и петляет между колоннами. Джей-Эл, стремительно выдохнув, оборачивается к девушке.
– Клеменс! – удивленно восклицает он, и на них обращают внимание другие сотрудники музея искусств, помогающие реставраторам. От работы плотника, не предназначенной для историков-искусствоведов, все лицо Джей-Эла покрылось испариной, щеки раскраснелись, а темные длинные волосы взмокли. На нем старая рубашка, прилипающая к телу, и рваные джинсы. Клеменс не видела его таким со студенческих времен.
– Ты за этим пошел работать в музей? – усмехается девушка. – Чтобы леса строить?
Джей-Эл вскакивает с пола, усыпанного каменной крошкой, и, стряхнув с рук белую штукатурку, протягивает ей руку.
– Не могу обнять, извини, – улыбается он. – Иначе на твоей спине будут отметины Урук-хай
[18].
Клеменс смеется, пожимает его ладонь и, оглядев с ног до головы второй раз, кивает.
– Пойдем пообедаем. А то ваш охранник скоро поймет, что я наврала ему, и прибежит выгонять отсюда с криками.
Пока Джей-Эл переодевается в чистую одежду и меняет рваные джинсы на обычные светлые брюки, Клеменс ходит по пустому залу собора и рассматривает арочные своды. Свет из высокого узкого окна, преображаясь в витражах, заливает старые астрономические часы в апсиде разноцветными бликами. На его большом циферблате несколько кругов. Маленький, в центре – для обозначения положения Луны и Солнца относительно Земли. С арабскими цифрами для обозначения дня в месяце, с большими римскими – для времени дня, широкий темный – с позолоченными фигурками знаков зодиака, узкий светлый сразу за ним – с названиями месяцев.
