– Нет, мы закончили. На сегодня и навсегда, мама, мы закончили притворяться, что меня волнуют твои планы, а тебя – мое будущее.
Раскрасневшаяся и оттого еще более злая Оливия кидается к дочери, путаясь в полах длинного халата.
– Если ты выйдешь из этого дома, Клеменс, то…
– То – что? – выговаривает Клеменс сквозь плотно сжатые зубы. Забывая о своем неприглядном виде, о посторонних, так внезапно ворвавшихся в ее дом, Клеменс чувствует себя Везувием, что слишком долго сдерживал природный гнев и теперь готов выплеснуть лаву на неугодных богам жителей несчастных Помпей. – Выгонишь меня? Отлично. Я уеду к отцу, как и собиралась.
Именно сейчас Теодор вдруг решает вмешаться.
– Клеменс, – тихо зовет он, словно не замечая, что девушка почти плачет от гнева. От звуков его голоса Клеменс дергается, как загнанный в ловушку зверек, но не успевает ответить: в дверь, до которой им осталась пара шагов, кто-то звонит.
За полупрозрачной рябью стекла проглядывает высокая тень.
– Почта! – раздается с улицы сиплый голос, разрезая всеобщее напряжение. Почти рыча от ярости, – «Подвинься, Теодор, ты не пушинка!» – Клеменс, не глядя, распахивает дверь перед посыльным, выхватывает из его худых бледных рук стопку писем вперемешку с газетами и журналом о новостройках Лиона, и захлопывает ее обратно.
Странный изгиб губ посыльного отпечатывается у Клеменс перед внутренним взором и пропадает в красном мареве эмоционального возбуждения.
– Мы уходим, – чеканит она, чувствуя, как дрожит голос. – Все трое, сейчас же.
Оливия поджимает губы, намеревается что-то возразить – это видно по ее стану, по тому, как резко она дышит, – но выслушивать наставления матери Клеменс больше не собирается.
– Тебе лучше переодеться, – говорит ей Теодор странно-вкрадчивым голосом. Если бы Клеменс не была так зла, то заметила бы, что смотрит мужчина вовсе не на нее. Но Клеменс не видит этого.
– Хорошо, – выдыхает она и сует письма и газеты в руки растерянному Шону. – Ждите здесь. С ней можете не разговаривать, она вас обоих ни в грош не ставит.
Уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, перескакивая через две ступеньки, Клеменс шестым чувством, которое нельзя ни объяснить, ни осмыслить, понимает: промедление может стоить ей всего побега из дома.
И интуиция ее не подводит: вернувшись в гостиную в чистой одежде, она видит, что бледным теперь кажется не только Теодор. Почти желтый от необъяснимого страха, Шон протягивает Клеменс стопку писем. Девушка хмурится, принимает их из его дрожащих рук.
– Тебе нельзя никуда идти, – выдыхает он.
Поверх писем, глянцевого журнала и двух еженедельных газет Клеменс видит тонкую полоску пергамента с уже знакомыми петлями чернильных букв.
«Добро пожаловать домой, Клеменс».
***
– Я не понимаю.
Клеменс мерит шагами гостиную, стискивая переносицу пальцами. Голова гудит от злости на мать, ушедшую на очередное собрание акционеров, на Шона и Теодора, вдруг ее поддержавших, теперь хочется выть в голос. Два виновника ее нынешнего заточения сидят на диване напротив как ни в чем не бывало, и оба твердят, будто помешанные, одно и то же.
– С чего вы решили, что этот маньяк охотится за мной? Что ему нужно?
Вместо внятного ответа девушка получает лишь неуверенные взгляды. Шон мямлит что-то про джиннов и магов из прошлого, Теодор выглядит до ужаса равнодушным. Пожалуй, это бесит ее больше, чем все бессмысленные опасения Шона.
– Это всего лишь какие-то записки. Он просто вежливо поздоровался, – цедит девушка, кусая ноготь на большом пальце правой руки. Шон издает звук, отдаленно напоминающий вопль чайки.
– Он практически в лицо тебе проорал: «Я слежу за тобой», – а ты из него вежливого джентльмена делаешь?! Теодор, скажи ей!
Их внезапное единодушие удивляет и беспокоит Клеменс.
– Когда это вы так спелись? – хмурится она, глядя то на одного, то на другого. Шон хватает ртом воздух и от возмущения не может сказать ни слова, а Теодор…
Он сам не свой с тех пор, как перешагнул порог ее дома. Бледный, молчаливый, угрюмый, теперь он вообще кажется равнодушным и к этому разговору, и к самой Клеменс.
Вместо того чтобы поддержать Шона, мужчина вдруг спрашивает:
– В роду твоей матери были ведьмы?
Клеменс качает головой, от удивления не успев разозлиться.
– Понятия не имею, – роняет она.
– Дурдом, – встревает Шон. Он фыркает, как пес, и поворачивается к Теодору, застывшему в странной позе на краю дивана. – Очнись, придурок! За нами слежка от самой Англии, а тебя вдруг беспокоит ее мать? Ты вообще в курсе, что она за фурия? Без обид, Клемс, но я от тебя же это знаю, а Теодор, фомор бы его побрал, Атлас…
– Я ухожу, – говорит тот, прерывая Шона самым наглым образом. И Шон уже второй раз не находит слов для своих эмоций.
Теодор встает с места под изумленные взгляды и коротко кивает Шону.
– Проследи, чтобы она никуда не выходила. Посторонних не впускайте.
– Прости, что? – восклицает Клеменс и мчится вслед уходящему из гостиной мужчине. Поймать его удается только в дверях, и полумрак коридора мешает Клеменс разглядеть угрюмую решимость на лице Теодора. – Стой!
– Мне будет спокойнее, – отчего-то тихим голосом говорит он, – если ты останешься дома в компании Шона. Парень называет себя бессмертным, и пока что у меня нет оснований ему не верить.
– Да плевать мне на это, – огрызается Клеменс, упираясь плечом в дверной косяк. Теодор хватается за ручку, дергает ее; девушка давит на дверь.
– Клеменс!
– Куда ты идешь? – вспыхивает она. – Что вообще происходит? Вы двое похожи на сумасшедших параноиков!
– Пусть так, – неожиданно соглашается Теодор. Его пальцы соскальзывают с дверной ручки на локоть девушки – холодные, она даже сквозь ткань рукава чувствует это. – Лучше оказаться параноиком, если ты будешь в безопасности.
Клеменс ничего не понимает, но отчего-то боится. Какая-то часть ее знает, что чувство страха ей навязали – Шон, Теодор, эта их сговорчивость, скрытность, одинаково выпученные испуганные глаза. Разговоры о преследователе, лет которому больше, чем этим двум бессмертным, вместе взятым. То, с каким упорством перепуганный до обморока Шон отказывается говорить о нем.
Но если отделить придуманный страх и закупорить его в глубине сердца, то в Клеменс останется лишь недоумение. Теодор сбегает, и ей снова видится в нем сплошная тайна. Что еще может таить в себе бессмертный?
– Что такого вы оба знаете, чего не говорите мне? – шепчет девушка в темноте коридора, позволяя себе сейчас, вдали от яркого света, побыть растерянной.
– Шон тебе все расскажет, – отвечает Теодор, и Клеменс вдруг ощущает его руку на своей скуле. – Выпусти меня из дома, девочка.
