Она закрывает глаза и делает шаг назад; в ноздри ударяет запах лимона, солоноватого пота и кофе. Так пахнет в гавани поутру. Теодор отпирает дверь и выходит в закатное солнце, и его фигуру освещают оранжевые лучи. Клеменс чувствует подвох в каждом его движении.
– Никому не открывай и ни с кем не разговаривай, – говорит он девушке, прежде чем закрыть за собой.
Клеменс возвращается в гостиную, не понимая, отчего чувствует себя обманутой.
– Говори все, что знаешь, – велит она Шону, который уже успел растянуться на диване во весь рост. Парень откидывает назад голову, свешиваясь с подлокотника, и смотрит на девушку снизу вверх.
– Наворковались? – ядовито спрашивает он.
Клеменс поджимает губы. Нет.
– Говори, – повторяет она.
Шон вздыхает.
– Это будет непросто…
***
Через два часа, когда вечер за окном бесповоротно вступает в свои права, а пара коробок из-под апельсинового сока опустошены и брошены на полу у дивана, у Клеменс больше не остается ни сил, ни терпения выдерживать трескотню Шона. Тот почти не менял позы на диване, и одно это должно было насторожить. Но Клеменс беснуется по другому поводу.
– И сколько же тебе лет?
– Шестнадцать. – Шон сконфуженно сопит в скрещенные руки, наконец-то выглядя на свой истинный возраст. Клеменс никак не может поверить, что этому щуплому подростку уже тридцать.
– Так, – вздыхает она. – И давно тебе… Нет, стоп. Я чувствую себя героиней «Сумерек».
Шон прыскает в кулак, и Клеменс тоже усмехается. Ну хорошо…
– Как его зовут? – повторяет она с нажимом уже в третий раз. После того как она узнала истинную природу Теодора Атласа, рассказ Шона впечатлил ее не так сильно, как он рассчитывал, и теперь только этот вопрос занимает ее мысли.
– Я же сказал тебе… – вздыхает Шон, закатывая глаза. Клеменс сидит на полу у него в ногах и не видит этого. – Я не знаю. У него нет имени.
– Так не бывает, – с завидным упорством говорит девушка. – Ты знаешь этого… человека, назовем его человеком, уже два столетия – и до сих пор его имя тебе не известно? Что ты за слуга такой?
– Я не служу ему!
Шон повышает голос, резко вскакивает. Оборачивается к затихшей Клеменс со злым лицом. Кипит от негодования, дрожит от ярости.
– Я. Ему. Не слуга, – чеканит он. Остается лишь согласиться.
– Окей, – тихо выдыхает Клеменс. – Можешь быть кем угодно.
Шон щурится.
– Тебе это кажется смешным?
– Нет. Это кажется вымыслом.
Он фыркает, вскидывает руки и ворчит себе под нос что-то, напоминающее «малолетка». Клеменс злится и поднимается на ноги, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.
– Знаешь, на что это похоже? Что ты и Теодор рассказываете мне в один голос сказочку в духе настоящих братьев Гримм, пытаетесь удержать меня взаперти в моем собственном доме и думаете, что я стану верить вашим страшным историям.
– Клеменс, это не… Не равняй нас со своей матерью.
От того, что Шон снова угадывает ее мысли, легче не становится.
– Вот что такого сделал твой этот некто, что ты шарахаешься от любого упоминания о нем? – Она распаляется все больше, и скопившаяся за время ожидания злость клубится прямо в груди и горячит кровь. – Кто он вообще такой, что ты так его боишься? Полубог? Джинн? Еще один бессмертный?
– Клеменс…
– От вас, неумирающих, честно говоря, у меня уже голова идет кругом.
Клеменс резко выдыхает, отходит в сторону от Шона. Тот хватает ртом воздух, совсем как Теодор буквально пару часов назад. При мысли об Атласе ее начинает трясти сильнее.
– Знаешь что? Это тебя стоит посадить под замок, не меня. Ты почти убил человека, Шон. Ты, а не твой таинственный хозяин, представляешь угрозу.
Парень, что всегда звал себя ее другом, подскакивает к Клеменс и с размаху влепляет ей пощечину. Хватает одного мгновения оглушающей тишины, следующего за ударом, чтобы после ощутить жгучую боль, что разливается по скуле от уха до подбородка. Как хлыстом ударили; жжет, словно кожу опалило огнем. Клеменс отшатывается, вскидывает голову. Возможно, Шон ошарашен точно так же, как и она сама, но ей мерещится болезненная гримаса на лице приятеля.
– Ты… – задыхается девушка. Перед глазами все плывет от слез обиды.
Шон сжимает ладонь в кулак, словно это скроет его преступление, как скрыло дыру от ножевого ранения под ребрами Теодора его собственное тело.
– Клеменс, я…
– Ты ненормальный, – говорит девушка странно-спокойным голосом. Щека все еще горит, челюсть гудит. Клеменс отступает от примерзшего к месту Шона и хватается свободной рукой за косяк двери. – Это вас нужно держать взаперти, обоих. Не меня.
Она кидается к входной двери, забывая об осторожности, о клятом Теодоре, что велел ей оставаться в доме. Никто из них, ни он, ни чертов псих Шон, ни Оливия не будут указывать ей, как жить. Клеменс хватает с полки ключи от дома и смартфон и открывает входную дверь, игнорируя крики Шона за спиной. Душный вечер врывается в дом вместе с шумом улицы.
Будь проклят этот ненормальный со своими сказками. Будь проклят чертов Атлас с его безопасностью. Клеменс решила было, что он беспокоится за нее так сильно, что забыл о разногласиях с Шоном, а на самом деле…
– Клеменс, постой! – кричит Шон, выбегая следом за ней. – Клеменс!
Он замирает точно так же, как и девушка. Медленно опускает руку, чтобы найти ее ладонь. И охает, вздрагивает, выдавливает одно тихое «бежим». Но бежать некуда.
На тротуаре перед домом Клеменс стоит высокий худой блондин с острыми скулами и плечами, с длинными руками и ногами. Он смотрит на них снизу вверх, словно материализовался из сумрачного вечера, прямо из воздуха.
Он шагает к ним.
Бледная кожа, блеклые волосы, бледно-голубые большие глаза. Он похож на эскиз человека, вписанного в темный вечерний город. Клеменс вдруг ощущает необъяснимый мороз, сковывающий все ее тело, будто воздух вокруг него становится холоднее. Он пугает.
– Бежим, – повторяет Шон, и в его голосе столько отчаяния, что оно передается и девушке.
У его губ расползается странная паутинка из тонких красных сосудов, и когда он вдруг улыбается – пугающе, ужасающе, – та сминается в причудливый узор.
Он смотрит на Клеменс. Он говорит:
– Ну здравствуй, малышка Клементина.
#VII. Волшебство в бочонке
К берегу причаливают уже после заката. Окрашенное в зловещий темно-синий цвет небо нависает над головами, и кажется, что самые высокие из сидящих в лодке вот-вот заденут тучи макушками. Сегодня неспокойно, а потревоженная недавними штормами рыба в такую погоду сама плывет в сети. Потому рыбаки возвращаются с улова уставшие, но довольные собой.
