– Лучше бы ты мне правду говорила, – в который раз корит ее Серлас.
– Кому от этого станет легче? – спрашивает она тоном бесконечно мудрой женщины, а не ребенка, и Серлас вынужден согласиться.
С каждым днем Клементина все больше походит на мать, с каждым днем смотреть на нее и не видеть Нессу становится все труднее.
Если женщина, что снится Клементине, не плод больной фантазии ребенка без матери, не выдумки маленькой девочки, если она, Несса, правдива… Сер-лас в который раз задается вопросом: «Почему она не может прийти к нему?» Почему не подарит ему хотя бы тень улыбки, не пошлет весточки, не прошепчет ему ни слова? Почему он вновь и вновь вынужден слушать, как Клементина звонко щебечет по утрам: «Мама говорит, ты не должен скучать по ней. Но ведь ты не скучаешь?»
По утрам он готов вырвать себе сердце из-за подобных вопросов. У Клементины его, видно, вовсе нет.
– О чем задумался? – спрашивает она перед сном. Серлас сидит на своей постели – деревянные доски пола холодят гудящие от усталости пятки, ветер проникает сквозь неплотно закрытые ставни окон. Клементина стоит перед Серласом в длинной ночной рубахе. Ее распущенные до талии волосы в лунном свете кажутся желто-зелеными, веснушки на носу проявляются четче. На тонкой шее болтается шнурок с серебряным кольцом – две руки, держащие сердце.
– О том, что всем маленьким девочкам нужно идти в свою спальню и спать, – ворчит Серлас, забираясь на постель. Клементина клонит голову, как птенец.
– Можно поспать с тобой?
Мысленно Серлас посылает к праотцам и племенам Дану весь ведьминский род.
– Мы уже говорили об этом, Клеменс, ты…
– Мне страшно одной, – шепчет она. Черт бы побрал ее вкрадчивый шепот, да вместе с ее матерью, что не щадит нервы собственного ребенка… Если та вообще реальна. Серласу все чаще кажется, что он воспитывает сумасшедшую и что никаких снов с Нессой нет и в помине.
– Ложись, – вздыхает он.
Клементина с заметной радостью забирается к нему под теплое одеяло, утыкается носом в плечо. От ее волос пахнет крапивным отваром. Теперь в нем почти нет смысла: настоящий цвет кос Клементины просачивается, как отрава, с каждым днем набирает силу. Придет день, и крапива не спасет девочку от любопытных взглядов.
«Рыжая, – будут шептаться на каждом углу Джерси. – Ведьма, ведьмина дочь».
Придет день, и Серлас с Клементиной сбегут с этого острова, что пригрел их на долгие десять лет.
– Тебе бы почаще улыбаться, – сонно шепчет она. – Вечно угрюмый, как скорбный монах. Только что ругаешься похлеще любого забулдыги в пабах.
– Следи за языком, – ворчит Серлас, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть спящего ребенка у себя под боком. – Улыбаться я буду, когда ты взрослее станешь и оставишь меня в покое.
Клементина фыркает, так что ее теплое дыхание щекочет Серласу шею.
– Я тебя не оставлю, – говорит она. – Можешь хоть к фоморовым тварям меня посылать.
Если бы только она ведала, какой силой обладают ее слова…
***
Серлас старается не оставлять Клементину надолго и уходит в море, только когда денег едва хватает на пару дней неголодного существования. Обычно это случается раз в месяц, не чаще, но во время приливов он уходит в плавание с другими рыбаками и возвращается не раньше, чем через неделю.
За это время Клементина проживает долгую жизнь, плохо спит, мало ест, почти ни с кем не общается. Ее считают отшельницей, нелюдимой застенчивой дочкой нелюдимого застенчивого рыбака из-за моря. Серлас не знает, как уживается Клементина наедине со своими кошмарами, но люди в Джерси поговаривают о ее скрытности все чаще и чаще.
– Нелюдимая, грубиянка, вся в отца, – говорят о ней за спиной, прячась в домах.
– Угрюмый одиночка, всегда себе на уме, – шепчутся про Серласа, когда он навещает местный паб или приходит на ярмарку за руку с Клементиной.
– Два сапога пара! – восклицают в голос базарные тетки и ахают, прижимая руки к пышным грудям.
Они живут, ни к кому не привязываясь, и девочка перенимает привычки Серласа, его повадки и слова, брошенные сгоряча. Обычно это ругательства на гэльском или французском. Он вспоминает о том, что маленьким леди не пристало запоминать подобные выражения, и клянется выпороть ее по три раза на дню. Та не слушается.
– Надень башмаки, – ворчит Серлас, когда солнце поднимается из-за холма, предвещая ясный воскресный день. Сегодня они идут в город, и Клементина, возбужденно прыгая из угла в угол, тревожит его нервы уже с рассвета.
– Ты пообещал! – радостно восклицает она. – Ты не можешь теперь отказаться!
«О святая Морриган», – мысленно взывает Сер-лас к богине, боясь произносить ее имя вслух.
– Босоногим девкам в приличное общество вход закрыт, – бурчит он и бросает Клементине пару туфель. Неношенными они пролежали полгода, прежде чем Клементина до них доросла, а потом еще столько же оставались нетронутыми, пока девочка отказывалась носить обувь куда-то, помимо школы.
Серлас не помнит, чтобы у Нессы была такая привычка, да и за ним не водится подобных манер, несмотря на весь его странный нрав. Иногда он клянет неизвестного отца Клементины за то, что воспитывать девицу приходится ему, а не тому колдуну, что ее породил.
– Я готова и обута, пошли, – выпаливает Клементина у порога дома, одной ногой уже стоя на улице. Серлас выходит следом за нею, на ходу поправляя ярко-рыжий платок на ее голове, который скрывает пробивающиеся рыжие пряди.
Город встречает их шумом ежегодной осенней ярмарки: в немноголюдном Джерси в эту неделю гуляют все местные жители, приезжие купцы с французских берегов и даже иноземные торговцы, пахнущие восточными специями. Последние носят яркую одежду и выделяются на фоне бледных, но улыбчивых островитян.
– Не убегай далеко, – тихо говорит Серлас воспитаннице, хотя та, кажется, совсем его не слушает. Вертит головой из стороны в сторону, выхватывает взглядом то причудливо украшенную лавку со сладостями, то зовущего посмотреть ярмарочное представление человека с тыквенной головой. Сегодня праздник урожая, самый разгар теплого сентября, и все вокруг пестрит рыжим, желтым и красным. От обилия ярких красок у Серласа кружится голова, и он малодушно помышляет о кружке холодного эля в пабе старика Филлипа.
– Пойдем туда! – ахает Клементина и тянет его за руку сквозь толпу. – Смотри, Серлас, там волшебник!
Он бурчит, с трудом пробирается вместе с девочкой к высокой бочке, на которой стоит карлик в узкой темно-синей шляпе. Его сморщенное лицо разрисовано белой и синей краской, сам он одет в смешные полосатые панталоны и грязную рубаху с разноцветными заплатками. Карлик зазывает любопытных хриплым пропитым голосом, обещая показать желающим магические фокусы почти за бесценок.
Серлас слышит, как крохотный человек, больше похожий на лепрекона из ирландских сказок, просит «малую плату за свои волшебные чары», и фыркает.
