– Давай посмотрим, Серлас, ну давай! – просит Клементина. Они стоят позади всех, потому что он не захотел пробираться к самой бочке и дышать там потом и грязью остальных невольных зрителей.
– Платить этому обманщику я не стану, – предупреждает Серлас, а сам думает, что нужно было выпить перед тем, как идти сюда, ведь знал же, чем обернется невинный поход в город в ярмарочный день.
Клементина поджимает губы и закатывает глаза.
– Никто не просит тебя платить, – перекрикивая шумную толпу, объясняет она ему, как ребенку. – Давай посмотрим, что он покажет тому мальчику!
К бочке с карликом пробирается высокий тощий подросток с зажатыми в кулаке монетками. «Украл у первого же зеваки, – думает Серлас, – или стащил из кармана папаши, пока тот смотрел рассветные сны». Если бы в их доме водились деньги, Клементина, возможно, тоже тратила их на подобные глупые розыгрыши, но бедность научила ее хорошим манерам.
Пока Клементина вслушивается в напевные речи волшебного карлика, Серлас оглядывает гуляющих на площади. Здесь и английские купцы, с которыми французы заключили временное перемирие и позволяют плавать к французским землям и торговать с местными жителями, и смуглые индийцы с непонятным Серласу говором, выставляющие на прилавки специи и чай, заморские листья которого так любят английские аристократы, а за ними и весь цивилизованный мир.
Среди местного населения и колоритных приезжих лиц Серлас замечает и нескольких женщин в цыганских нарядах. Они прибыли на остров с большой земли, и только в праздник урожая их не гонят обратно, позволяя бродить по улицам, распевать свои дьявольские песни и завлекать сладостными речами полупьяных мужчин. Как только терпение у народа Джерси закончится, цыганок всем табором спровадят к кораблям, на которых они приплыли, и отправят за море, в Сен-Мало и дальше.
– Здравствуй, господин, – раздается смутно знакомый голос прямо рядом с Серласом. Он задумался, засмотрелся на цветастые цыганские юбки – и не заметил, как подкралась к нему одна из смуглолицых женщин, обвешанная блестящими обручами и ожерельями.
Вздрогнув, он оборачивается и видит гадалку. Смуглая, черноволосая, завернутая в темно-красный бархат, она напоминает кого-то из прошлого, о ком Серлас предпочел бы не вспоминать.
Смутная тревога проникает ему в сердце вместе со взглядом темных глаз, в глубине которых кроется золотистый полумесяц – блик от солнца в черных омутах.
– Хочешь, погадаю, господин, на будущее твое? – спрашивает она, и слова из ее уст льются медом, несмотря на яркий акцент. Женщина растягивает звуки, как патоку, вертит на языке, чтобы задать вопрос на выдохе, так что он вольется в уши любому глупцу и потянет за собой.
Серлас знает таких женщин лучше, чем хочет об этом думать, и потому не ведется ни на сладкие речи, ни на вкрадчивый голос.
– Пойди прочь, ведьма, – беззлобно бросает он. Говорить вслух запретное слово Серлас теперь не боится – здесь, вдали от ирландских людских страхов, посреди шумного многолюдного нынче города его никто не услышит и не заподозрит в неладном.
– Ай, – цокает гадалка и обходит его кругом. Серлас следит за нею вполглаза – не доверяет, не выпускает из виду рядом с собой, чтобы та не выкрала из его карманов последние деньги.
– Зачем гонишь, если я даже ничего не сказала тебе плохого? – спрашивает женщина. – Ни про дочь твою названую, ни про жену умершую.
Растревоженное сердце, что готово было стучать в грудь изнутри при одном только виде гадалки, похожей на свою сестру по дьявольскому ремеслу, теперь ухает в желудок Серласа и остается там. От гадалок одни беды, он знает: от их сказанных вслух слов – только страдания. Он гонит прочь заполняющий все тело внезапный холод.
– Ничего знать не хочу, фоморова девка, – рычит Серлас. – Пойди отсюда!
Она смотрит на его сгорбленную фигуру, проводит внимательным взглядом вдоль всего напряженного тела, от макушки, скрытой под шляпой, до старых пыльных сапог, и снова цокает.
– Несчастный мой господин, – вздыхает гадалка. – Который год живешь, как на привязи, и о беде своей не ведаешь. Жить тебе так, пока жизни не научишься правильной.
Серлас вскидывает руку, хватает женщину за плечо и стискивает так сильно, что слышит хруст тонких косточек ее ключицы. Вспыхнувший разом гнев заполняет его, вытесняет и страх, и сомнения; Серлас склоняется к ухмыляющейся женщине, не обращая внимания на косые взгляды в их сторону.
– Не хочу ни слышать тебя, ни видеть рядом, ведьма! От вас одни беды, с меня их довольно!
Ей наверняка больно, но виду не подает ни гадалка, растягивающая губы в презрительной усмешке, ни Серлас, разозленный, как дандовский
[20] пес.
– Как скажешь, господин, – шепчет, соглашаясь, ворожея, и Серлас разжимает руку. Ладонь горит, словно ее только что опалили огнем, а цыганская ведьма лишь кривит губы и отходит, скрываясь в толпе.
– Позаботься о названой дочери, Серлас из Ниоткуда, – слышит он ее прощальные слова.
После он решит, что все, от гадалки до странных речей и шепотков, ему привиделось на солнцепеке. Но теперь, когда цыганка растворилась среди шумных горожан Джерси, Серлас вздыхает, утирая со лба проступивший холодный пот, опускает глаза вниз, пряча от яркого полуденного солнца. И тут же снова проваливается в панику.
Клементины нет рядом.
***
Шумная ярмарочная площадь растворяет в десятках чужих голосов его собственный сердитый крик. Наверняка девочка, заметив что-то интересное, убежала от него к лавке со сладостями, разодетому фокуснику или индийским торговцам. Серлас пробирается через плотный людской поток – сперва к помосту с театральным представлением, на котором пляшет под нехитрую песню юноша. Не найдя там Клементину, он спешит дальше, к лавке с восточными пряностями. Здесь девочку тоже никто не видел.
Он не дает себе запаниковать – шустрый ребенок ускользнул из-под его внимания, в этом нет ничего страшного. Когда Серлас найдет ее, то обязательно выпорет за непослушание, а пока ему не стоит бояться.
Но Клементины нет ни среди ярких цыганских юбок, ни у прилавка со сладостями, ни в толпе зевак перед фокусниками. Серлас мечется между смеющимися людьми, разодетыми по случаю праздника, во все парадное, и клянет и их, и сам праздник.
Позаботься о названой дочери. Чертова ведьма, словно знала, что Клементина при любом удобном случае готова сбежать из-под присмотра нервного Серласа, вывести его из себя непослушанием и упрямством, заставить бояться за ее жизнь, даже когда угрожает ей всего лишь наказание за прогул в школе.
Лучше бы он порол ее всякий раз, как та смеет дерзить.
Мысленно помянув всех самых страшных богов племен Дану, Серлас идет вдоль домов по кругу от площади, вслушивается в гул толпы, стараясь уловить в нем смех девочки.
