И вместо смеха слышит испуганный крик.
– Не надо, пожалуйста!
Ветер приносит голос Клементины с одной из улиц, что тонкой нитью уходит вверх от площади, и мужчина спешит туда со всех ног. У него нет острого слуха и чуткой интуиции, но девичий крик спутать с чужим Серлас не может: это испуганно умоляет Клементина, это она боится.
Он протискивается между обозом с картофелем и пыльной стеной дома, огибает невысокую деревянную ограду чужого двора, сворачивает за угол, кляня Клементину, ее любопытство, что потащило упрямую девицу в такие дебри, себя за невнимательность, – и врывается невольным зрителем на сцену страшного спектакля. Девочка стоит, прижавшись спиной к стене дома старухи Фионы, в окружении трех мальчишек выше ее на голову. И закрывает собой собаку.
– Отдай пса, воровка! – визгливо рявкает самый высокий из задир, сын рыбака Винсента. За полгода мальчишка вымахал и стал ростом почти с отца, у него ломается голос, а характер оставляет желать лучшего. Он чаще всех в городе цепляется к Клементине.
И сейчас он трясет перед ее лицом кулаком с зажатым в нем платком. Коса Клементины растрепалась, и лохматые пряди спадают ей на влажное от пота лицо, закрывая перепуганные глаза. Серо-зеленые, болотного цвета, контрастирующие с пробивающейся рыжиной волос.
– Отдавай! – поддакивает второй мальчик. – А не то получишь по ребрам! И не посмотрим, что ты девчонка!
– И зря, – встревает Серлас. Мальчишки оборачиваются к нему с самым воинственным видом, на какой способны перед лицом взрослого. Сын рыбака Винсента выступает вперед.
– Она собаку мою украла! – ябедничает он и тычет в Клементину пальцем.
– Ты ее бил! – защищается та. – Ты хотел ей хвост отрубить!
– Это не твое дело! Пес мой, и я буду делать с ним что захочу!
Серлас слушает ребяческую перепалку с ухающим от быстрого бега сердцем, и страх отпускает его нутро. Всего лишь детские разборки, слава Морриган. Местные мальчишки шумные и порой злые, но их мало кто воспринимает всерьез. И если они говорят, что дочь рыбака Серласа на уроках говорит про сны с воронами, прячет в подоле травы и защищает каждую убогую тварь, то никто из взрослых не слушает их. Они дети, и потому их россказни безобидны.
– Клементина, – зовет ее Серлас. – Отдай им пса.
Она вскидывает к нему полное решимости и обиды лицо, на щеках вспыхивают красные пятна.
– Не отдам! Пусть не бьют его!
Мальчики кидаются на девчонку с собакой, зажатую в углу, и раздается визг.
– Стоять всем! – рявкает Серлас, о котором дети позабыли в пылу драки, и все замирают. Сын рыбака Винсента шмыгает носом и кашляет.
– Это моя тварь, – сипло повторяет он, – я могу делать с ним что хочу.
– С собакой – да, – Серлас кивает, и девочка резко выдыхает, словно едва сдерживает гнев в своем худом подрастающем теле. – Но Клементина – моя дочь, и я не позволю тебе или твоим кузенам бить ее. Кроме того, она девочка. Ты должен проявить к ней уважение.
– К ней? – зло плюется мальчишка. – Она же буйнопомешанная!
Двое других поддерживают его и гогочут. Клементина трясется от бессильной ярости.
– Мать говорит, она с головой не дружит! Ведьма, не иначе!
Готовый шагнуть к детям Серлас замирает, проваливается в знакомую панику и, почти задыхаясь, видит, что Клементина расправляет плечи и встает во весь рост за спиной мальчишек.
– Ведьма, говоришь? – гневно шипит она. В ее голосе угадываются чужие интонации, грубые, совсем не девичьи. Серлас открывает рот, чтобы остановить ее, но что-то его затыкает, первый же звук застревает в горле. – Ты отвратительный мальчишка, мучаешь каждое живое существо, что слабее тебя! Такая жестокость тебе с рук не сойдет!
Клементина кричит, и эхо, поколебавшись в узком переулке, мчится дальше, вниз по улице к площади, ее слова звучат угрозой, непоколебимой, как камень. Внезапно становится холоднее. Пес, все это время жалобно скуливший у ног девочки, вдруг с визгом срывается с места и убегает, и мальчишки несутся за ним. Сын рыбака Винсента оборачивается на углу, чтобы кинуть Клементине ее платок.
Тот, кружась, падает ей в ноги, и Серлас поднимает глаза. У его девочки бледно-рыжие волосы, которые теперь не скрыть обычным платком.
***
Через две недели сын рыбака Винсента умрет от лихорадки, и Серлас с названой дочерью, прежде чем в их сторону посыплются угрозы, сбегут с острова на юг.
#26. Пойдем со мной
Все, что знает Теодор о мире, в котором живет уже два столетия, вдруг обращается в пыль и рассыпается под ногами. Прошлое не вернуть. Эту истину он впитал вместе со всеми ведьминскими наговорами, вместе со знанием, что проклятия существуют и действуют на реальных людей точно так же, как болезни и любая хворь, от которой еще не придумали лекарств. Это говорили ему все гадалки, встреченные им на долгом пути.
Прошлое не вернуть. Время застывает в его жизни и идет вперед только в жизнях других людей. События, люди, незначительные детали не копируются природой: каждый человек единственен, каждая история уникальна. Сколько бы совпадений ни угадывал его пытливый разум, скольких бы женщин и мужчин ни принимал за тех, с кем уже встречался, каждый раз они оказывались незнакомцами со схожими чертами лица.
Даже Клеменс Карлайл, в первую их встречу, во вторую, в десятую – всякий раз оказывается не Клементиной, а только самой собой.
Если история, как бы умело ни сворачивали ее спиралью искусные летописцы, никогда не повторяется, то реинкарнаций не существует. Об этом Теодору стоило бы подумать в тот раз, когда впервые ему на глаза попалась дочь смотрителя галереи. Теперь, увы, их связывает не только и не столько эфемерными слухами о ведьминских проклятиях.
Теперь он видит перед собой женщину с лицом Нессы – и не знает, что делать.
Ее профиль маячит за широкой витриной очень французского кафе – с крашеным деревянным заборчиком, ограждающим ухоженный ярко-зеленый газон, с бежевыми вывесками и выведенными чьей-то умелой рукой витиеватыми надписями, с узорчатыми спинками деревянных стульев на открытой веранде и скатертями в мелкую клетку на круглых столиках, – и тень ближайшей липы, отражаясь в стекле витрины, пляшет на скулах женщины. Она хмурится, разговаривая по телефону, прижимает ко лбу тонкие пальцы руки, разглаживая одинокую морщину. У нее русые волосы, собранные в тугой пучок на затылке, бледная кожа. Теодор помнит, что в гостиной своего дома она смотрела на него серо-зелеными глазами.
У Нессы были точно такие же.
Женщину, что сидит в кафе через дорогу от Теодора, зовут Оливией. Она мать Клеменс Карлайл. Теодор проговаривает про себя эти простые фразы, но самогипноз не помогает: мозг продолжает пульсировать от мысли, что глаза его видят Нессу, что история повторяется, что Клеменс все-таки является Клементиной и что теперь, как бы он ни отворачивался, как бы ни бежал прочь, прошлое неумолимо настигает его и завоевывает настоящее, как чума, остановить которую он не в силах.
