Бен прав: быстро передвигаться у Теодора не хватит сил, а на поиски незадачливого душегуба у него может уйти несколько дней – от одного до десяти, если паршивец все-таки не сбежал в другой город. Тогда, ко всему прочему, мальчишка еще и глуп. Или же тщеславен.
Единственное, в чем Теодор уверен наверняка: Палмер не тот сопляк, что станет прятаться по углам и дрожать от каждой полицейской сирены. Судя по рассказам Клеменс (под ложечкой начинает неприятно зудеть только от мысли о наглой девчонке), Палмер – или Шон, как бы его ни звали, – давно присматривался к Атласу. Тщательно все выпытывал из наивной девицы. Строил свои теории, что в конечном итоге оправдались. Даже если убийство Теодора не входило в его планы – а действовал в ту ночь сопляк в состоянии аффекта, как ни крути, – теперь бояться расследования он не станет.
Если верит, что Теодор мертв или лежит в больнице.
Сюрприз, малыш-убийца.
Теодор вымеряет шагами узкий проход между стеклянной витриной и кофейным столиком. Ребра стонут при каждом повороте, так не годится. Сидеть здесь и ждать чудесного исцеления, теряя время – тоже не выход.
Он злится, удивляясь, что нетерпение вдруг становится для него решающим фактором, пока Бен не появляется в зале с вопросом:
– Что ты намерен с ним сделать?
Теодор не оборачивается, продолжая рассматривать парящих над гаванью чаек за окном.
– С ним?
– Ты знаешь, – настаивает Паттерсон. Вот уже несколько дней Теодору кажется, что Бен не верит в злодейство мальчишки-фальсификатора, которого он же и привел. То ли ему стыдно за свою причастность к случившемуся, то ли это за него вновь говорит вера в людей.
Нелепое благодушие. Добро не может быть абсолютным.
– Если найду его, – вздыхает Теодор, – то схвачу. Приволоку сюда, запру в подвале. Подержу без воды и еды … полдня. Тогда мальчишка расскажет мне все и про себя, и про своего кукловода, к которому тянутся ниточки.
Болезненно воспринимающий подобные речи Бен прищелкивает языком. Теодор слышит, как тот садится в кресло, со скрежетом придвигает столик поближе. Бен снова пьет свой несчастный чай.
В это самое время он должен быть на материке, слушать скучную лекцию докторов биологических и медицинских наук где-то под Страсбургом, а не караулить Теодора в собственной лавке. Вернулся Бен только потому, что его рейс перенесли на день, но теперь с упорством быка утверждает, что здесь вмешалось провидение, высшие силы, которым Теодору стоит быть благодарным.
Лететь на свою конференцию кандидат биологических наук Паттерсон теперь и не думает.
– Давай мы не будем торопиться, – говорит Бен.
– Торопиться с чем? – спрашивает Теодор, наконец поворачиваясь лицом к приятелю. Тот хмурится, подбирая слова.
– С выводами. С дальнейшими планами. В тебе говорит злость…
– О, ну разумеется! Посмотрел бы я на тебя, оставь тебе какой-то малолетка нож в ребре вместо сувенира!
– …злость на Клеменс, – терпеливо договаривает Бен. Теодор, сжимая и разжимая пальцы рук, медленно идет к креслу и морщится при каждом шаге. Остановившись рядом с Беном, он медленно поворачивает голову из стороны в сторону, разминает затекшие мышцы шеи. Думает.
Конечно же, на Клеменс он тоже злится.
– Она ко всему этому, – Теодор обводит неопределенным жестом пространство лавки, – причастна не меньше. Она, пожалуй, имеет прямое отношение к… покушению. На меня.
– Да, а еще она тебе немного приврала, и это бесит тебя до желудочных колик, – отрезает Бен. Он поднимает взгляд к другу и вздыхает. – Ты ведешь себя неадекватно.
Теодора бесит не вранье девицы. Его бесит мальчишка, разгуливающий по городу в этот самый момент, пока он сидит, запертый в четырех стенах, и сдерживает стоны от неприятной боли в ребрах. Этого мелкого паршивца должна хотя бы совесть мучить! Но Теодор уверен, что существование Палмера нынче ничто не омрачает, и это злит куда сильнее.
– Я советую тебе успокоиться, – говорит Бен.
– Я советую тебе заткнуться, – огрызается Теодор. Бен снова вздыхает.
В царство антиквариата льется дневной яркий свет сквозь недавно вымытые окна. Атлас подозревает, что после тщательного мытья полов щепетильный Бенджамин заодно навел порядок на витринах лавки. И, возможно, ему помогала не одна пара рук, потому что теперь, спускаясь в зал магазина, Теодор то и дело натыкается на забытые мелочи, принадлежащие явно не другу: заколку для волос, шпильку, губную помаду.
Солнце приятно греет, в воздухе пахнет созревшим летом. Над гаванью парят чайки, а вдоль берега прогуливаются парочки разных возрастов, и их с каждым днем становится все больше. Предчувствие наплыва туристов только ухудшает и без того отвратительное настроение Теодора.
Он раздумывает над тем, чтобы дотащиться хотя бы до Камбэлтаун-уэй и заказать в баре на побережье пару стопок чего-нибудь горячительного, и уже собирается ускользнуть из-под надзора строгого Бенджамина, когда часы бьют восемь вечера.
Именно в это время в лавке появляется Клеменс, как ворона Морриган, прямо из вечерних сумерек.
– Нам надо поговорить, – с порога заявляет она, бросая сумку в приглянувшееся ей кресло. Теодор мысленно клянет ее на чем свет стоит.
– Нам не о чем разговаривать, особенно сейчас, – шипит он на девушку и дергает головой в сторону двери. Теодор почти слышит, как наверху Бен расхаживает между диваном и журнальным столиком, дочитывая утреннюю газету. Заинтересовавшая его статья вот-вот подойдет к концу, и Паттерсон решит обсудить ее с другом.
Атласу лучше убраться из лавки до этого момента, если он мечтает попасть в бар.
– Нет, стой! – чересчур громко говорит Клеменс. – Я знаю, ты на меня злишься, но речь сейчас не об этом. Бен сказал, ты хочешь отыскать Шона.
О, святые угодники, почему она заявляется всегда так не вовремя?
– Бен – болтун, – отрезает Теодор. – А теперь отойди-ка в сторону, мне надо свалить отсюда как можно скорее.
– Теодор! – в голос восклицает гостья.
– Клеменс! – издевательски вторит он ей.
– Что у вас там стряслось?
Бен стучит пятками, спускаясь по лестнице на первый этаж, и Теодор, слыша его шаги, окончательно теряет веру в карму: судьба должна была наградить его хотя бы глотком спиртного вдали от неусыпного Паттерсона с его перевязками и наглейшей девицы, которая ему на голову свалилась определенно за все грехи. Теперь вместо вечера в баре ему предстоит вот это – дочь смотрителя галереи, уверенная, что ее слова могут образумить Атласа, и кандидат биологических наук.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Клеменс. – У тебя даже плана нет.
– Есть.
Выбраться из антикварной клетки и завалиться в ближайший бар, чтобы утопить все мысли в виски.
