Та уверена, что это было сделано специально, но молчит и ждет продолжения. Нет, ей не интересно, с кем сравнивают Оливию. Она не поддастся на эту уловку. Персиваль вздыхает с видимым разочарованием.
– Забавно, ведь она ненавидела имя Ванесса. У женщин этой семьи странные привычки, Клементина… Хорошо, что ты взяла от своей матери только лучшее.
Глубокий вдох. Медленный выдох. Из спутанных воедино чувств Клеменс удается вытащить на поверхность одно: ей чудится, будто Персиваль вьет из бесконечных слов паутину и оплетает ее руки и ноги, обвивает ими горло, мешая дышать полной грудью. Он говорит не то, что Клеменс хочется услышать; он, словно змея, ускользает от ответов, что обещал ей. Путаясь в мыслях, Клеменс вскидывает голову и упирается взглядом в спокойное лицо Персиваля.
Так мог бы смотреть на мир мертвец.
– Вы мой биологический отец, я знаю, – шепчет она. – Об этом в моей семье не говорят, но я знаю. Меня волнует совсем другое.
– Тогда задай мне вопрос, – осклабившись, произносит Персиваль. Он откидывается на спинку стула, скрещивает на груди руки – похожий на преступника, играющего с неумелым следователем-самоучкой, или на убийцу, оценивающего будущую жертву. – Чтобы получить ответ, Клементина, ты должна спрашивать, не давая противнику даже шанса отвертеться и заговорить тебе зубы. Ты должна контролировать то, что говоришь.
– Вы… – задыхается Клеменс. – Вы поучаете меня?
– Увереннее. В твоих словах слишком много эмоций, они тебе мешают.
Внезапно Персиваль наклоняется – деревянные ножки стула под ним визгливо скребут по неровному настилу веранды – и тянется указательным пальцем ко лбу Клеменс. Она чувствует ледяное прикосновение чужой руки и вздрагивает.
– Слова отражают мысли, малышка Клементина, и с ними нельзя играть.
Клеменс медленно отодвигается, не сводя глаз с бледного лица. Смотреть на него, не мигая, не подавая виду, что его спокойствие пугает до нервной дрожи, сложнее, чем видеть умирающего Теодора, но в этот момент ей кажется, будто разговор с Персивалем, кем бы он ни был, важнее спасения одного бессмертного пьяницы.
– Хорошо, – говорит она. Стихает шум городской площади и пение цыган, становятся тише разговоры в кафе. – Вы заявили о своем существовании только сейчас. Почему?
– Я решил, что теперь настало подходящее время.
– Для чего?
– Для воссоединения отца и дочери.
Ответ кажется Клеменс неубедительным, наигранным.
Со словами нельзя играть. Если хочешь получить ответ, надо задать правильный вопрос.
– Вы мне не отец, с этим я не могу согласиться, – отрезает она. – Вы могли прийти раньше, поводов было предостаточно. Когда родители развелись. Когда мы переехали во Францию. Когда умер дед. Значит… Вам от меня что-то нужно?
Персиваль демонстрирует ровный ряд зубов и оставляет на лице устрашающе широкий оскал.
– Умница.
Клеменс чувствует, как медленно, но неукротимо ее тянет в западню собственное любопытство и маленькая гордость. Ее похвалил человек, от которого она не должна ждать ничего хорошего, и вдруг ее это… радует?
В этот момент, как по сигналу, в вакуум, возникший между нею и Персивалем, врывается остальной мир: невысокая полная женщина, торопливо перебирая ногами, приносит им напитки и чипсы. Прозрачную газировку для психа, зовущего себя отцом Клеменс, и стакан сока для самой девушки.
– Пей, – кивает на стол Персиваль, – я заказал его специально для тебя.
Клеменс видит в нем все больше зловещего, точно он Пеннивайз, о котором говорил Шон. Демон из потустороннего мира, крадущий детей и питающийся их страхами.
Девушка опускает глаза на стакан перед собой – за толстым граненым стеклом в оранжевом апельсиновом соке спиралью поднимается со дна похожий на кровь темно-красный сироп. Она осторожно делает один глоток, пробуя на вкус. Гранатовый ликер? Если это завуалированная метафора, то Клеменс ее оценила.
– Что же? – кусая губу, спрашивает она. – Что вам от меня нужно?
– Помощь.
– Какая помощь?
– Та, оказать которую в данный момент ты не в силах.
Змей-искуситель. Он подает ей яблоко с дерева познания и обещает ответы на все вопросы, хотя не отвечает ни на один из них. Съешь запретный плод, глупая Ева, и узнаешь все тайны мира – они обрушатся на тебя непосильной ношей и станут проклятием. Оглянись на горящий Содом, жена Лота, утоли свое любопытство и обернись в наказание соляным столбом.
Клеменс мысленно считает до десяти. Эмоции только мешают.
– Для этого вы явились? Научить меня? Чтобы я стала – что? Сильнее?
– Именно.
Это признание лишает ее дара речи. Плоский ответ все еще скрывает в себе множество «почему» и «ради чего», но Клеменс не может отбить удар и сидит перед Персивалем с открытым ртом. Вокруг их столика душным коконом висит напоенный чужими дыханиями воздух.
– Чего вы от меня ждете? – шепчет она.
– Я скажу тебе, когда придет время, – загадочно улыбается он. – Будь готова ответить на мою просьбу должным образом.
Просьбу? До сих пор этот человек брал то, что пожелает, без особого разрешения, контролировал людей, как марионеток, и не считался с чужим мнением. Вряд ли он попросит Клеменс о чем-то. Уверенная в своих выводах, она качает головой.
– Значит, приказать мне вы не сможете. Раз так, то у меня есть ответное условие – в угоду моей будущей помощи.
Промелькнувшее удивление в бесцветных глазах Персиваля она все же успевает заметить и удовлетворенно хмыкает. Вздыхает, прежде чем продолжить, проговаривает эту фразу про себя несколько раз.
– Отпустите Шона. Освободите его.
Персиваль щурится, изучает ее лицо внимательным взглядом – они совсем не похожи друг на друга, в Клеменс нет ни одной черты этого человека. Он медлит с ответом, рассматривает ее, прощупывает взглядом изгиб ее губ, каждую бледную веснушку на ее носу, и Клеменс пробирает холодный озноб.
– Разве не презабавная он собачонка? – наконец спрашивает он.
– Это не ответ.
Персиваль вскидывает брови, потом растягивает губы в усмешке, не предвещающей ничего хорошего.
– Я создал его, девочка.
Он никакой не колдун. Он сумасшедший, псих.
– Вы обрекли его на вечную жизнь, подобную вашей. Так? Вы привязали его к себе, чтобы сделать своим слугой, – запальчиво шепчет Клеменс. Она так боится повысить голос, выдавая в нем напряжение, разбивая хрупкое ощущение собственной смелости, что может только шептать. Персиваль следит за тем, как медленно шевелятся ее губы, и повторяет их движение. Это гипнотизирует не хуже его неподвижных глаз.
– Вы не создатель, – выдыхает Клеменс. – Нет, не так. Вы – не Создатель.
