В руках Персиваля скребет неровными сколами по столешнице стакан с газировкой. Персиваль проводит тонкими пальцами по каплям конденсата, рисуя невидимый узор на полупрозрачной стеклянной стенке.
– Хорошее сравнение, Клементина, – говорит он, и его тихий шепот стелется по столу, точно змеиное шипение. – Мне нравится, как ты храбришься, но ты тратишь силы на слабое существо.
– Нет.
– Правда? – усмехается Персиваль и, сцепив руки в замок, склоняется к столу. – Этот мальчик хотел только долгой жизни, и я дал ее, забрав всего лишь его жалкое имя. У него не было цели, и я дал ее, привязав к себе. У него не было семьи, и я подарил ему семью, заменил и отца, и мать. У него не было ничего, и я дал ему все, чего он хотел и не хотел. Он обязан мне своим существованием. Такое слабое создание не будет тебе хорошим союзником.
Клеменс сжимает руками холодный стакан.
– Может быть. Но я не буду верить вашим словам до тех пор, пока вы помыкаете живым человеком как рабом. – Она наклоняется ближе, отодвигая злосчастный сок в сторону. – Он вас боится. Так не должно быть, это неправильно.
Некоторое время Персиваль не двигается и просто смотрит ей в глаза, склоняя голову то вправо, то влево, будто пытается выискать в ее образе скрытые мотивы, которые будут видны только при определенном ракурсе. Но Клеменс страшится его взгляда не больше, чем раньше: у нее чистые намерения, и шантажировать девушку Персиваль не сможет – здесь нет ни Шона, ни Теодора, ни ее матери.
– Поборница справедливости, – наконец сплевывает Персиваль и откидывается на спинку стула, внезапно как будто потеряв к ней всякий интерес. Клеменс остается только тихо выдохнуть:
– Отпустите его. Без этого условия я не стану помогать вам, чего бы вы ни потребовали.
Персиваль щурится и недовольно цокает языком.
– Как быстро ты осознала свою власть, а? – замечает он и тут же, без предупреждения, усмехается, довольно скалясь. – Умная девочка. Быстро учишься.
Клеменс ждет, что в любую секунду он кинется на случайного прохожего, выбросит в воздух бомбу, припрятанную ради подходящего эффектного момента, схватит ее и уведет в тихое место, где им никто не помешает. Что в любой миг он совершит что-то страшное и опасное или взорвется сам, став эпицентром катастрофы.
Потому что от него веет опасностью и страхом, потому что он внушает ужас, просто сидя вот так, напротив нее, потому что каждое его слово напитано ядом.
– Я не стану отпускать Шона, – отрезает Персиваль. Сердце Клеменс сползает в желудок, а он, внезапно улыбнувшись, договаривает: – Это сделаешь ты.
Песни на площади смолкают в один миг, как по заказу, становится тихо-тихо. В обрушившейся на Клеменс немой ночи ей удается расслышать только биение собственного сердца.
– Я?
– Этот пустоголовый мальчишка связан со мной, – кивает Персиваль. – Если ты не сможешь разрушить эту связь, если не поможешь Шону, то я буду знать, что ты бесполезна.
Теперь его слова еще больше похожи на угрозу. Что такой человек делает с бесполезными ему людьми? Клеменс заставляет себя не думать об этом и повторяет про себя только одну фразу. Разрушить связь, помочь Шону.
– Но как я… – она запинается на полуслове, ловя насмешливый взгляд Персиваля. Его губы дергаются, будто он хочет сказать что-то, но останавливает себя. Или же это напускное, или же он, точно так же как его «протеже», страдает чем-то нервным. Тогда Клеменс могла бы понять, кто расколол сознание ее приятеля на две половины и сделал из него зависимую от эмоций марионетку. Кто научил его подчиняться своим словам, но не научил контролировать ярость, страх, гнев и боль.
С каждым новым витком ее запутанных размышлений Клеменс все явственнее осознает, что перед нею сидит чудовище в человеческом обличии.
– Ты хочешь забрать у меня мое создание, – говорит Персиваль, – и я помогу тебе только тем, что дам на это право. А теперь…
Он вдруг встает, протягивая девушку ладонь, и Клеменс, подчинившись, медленно поднимается следом и выходит из-за стола в полной растерянности. Персиваль притягивает ее к себе, касается холодными пальцами руки Клеменс. От этой внезапной близости кружится голова, кровь пульсирует в ушах.
– Думаю, наш разговор подошел к концу, моя дорогая, – шепотом произносит Персиваль. – Твой защитник слишком быстро нашел нас. Какая жалость.
– Что?..
Но он уже отходит от Клеменс, отпускает из плена своих ледяных ладоней.
– Фас, Теодор, – бросает он и дарит ей последнюю холодную усмешку, прежде чем Клеменс хватают за плечи чужие горячие руки.
Она вздрагивает и оборачивается, и бледное лицо Персиваля сменяется перед ее глазами на взволнованного Теодора Атласа – со шрамом поперек брови, с темным, по-настоящему испуганным взглядом, с сединой на виске; он дергает ее, как тряпичную куклу, и открывает рот, словно ему не хватает воздуха, и произносит ее имя.
– Клеменс! – восклицает он так, будто последний час только и делал, что звал ее. – Ты в порядке? Ты в порядке?
Клеменс облизывает пересохшие губы. Нет, она не в порядке.
– Да, – отвечает она. – Со мной все хорошо.
Теодор скользит внимательным взглядом по ее лицу, а она боится, что тот сможет увидеть тлеющий в ее глазах страх, и отворачивается.
Персиваля напротив них нет, а на столике рядом стоят нетронутые стаканы с газировкой и соком и крупная купюра. На мгновение Клеменс думает, что последние два часа ей привиделись. Что никакого Персиваля не было и она просто сошла с ума, разговаривая сама с собой все это время. Было бы куда легче думать, что она сумасшедшая.
– Он был тут, верно? – тихо спрашивает Теодор. Он все еще держит Клеменс за плечи, и, не сдержавшись, она утыкается носом в его грудь – пуговицы его рубашки царапают щеку, от него пахнет чем-то терпким и солоноватым.
– Клеменс?
Будь в ее власти время, она зациклила бы это мгновение в длинный день, неделю, месяц, чтобы растянуть миг, когда сердце, обмерев, падает в желудок и сжимается там, противясь действительности: все разом свалилось на Клеменс и балансирует на тонкой грани между реальностью и выдумками из страшных сказок братьев Гримм, так что у нее нет и шанса остаться вменяемой. Все казалось ненастоящим, но ощутимым, даже ее собственный необъяснимый страх перед Персивалем; все, что он говорил, Клеменс решила принять за данность, потому что иного выбора он ей не предоставил. Сейчас ей не хватает времени разложить все по полочкам, и она думает, что если не час назад, то через минуту точно сойдет с ума.
– Где Шон? – спрашивает она, выдыхая Теодору в плечо. Тот удивляется сильнее, чем она могла бы подумать.
– Дома.
– Тогда пойдем.
Клеменс отодвигается, берет Теодора за руку и тянет к выходу из кафе. Он подчиняется только потому, что совершенно сбит с толку. Наверное, сейчас она кажется ему такой же непоследовательной, как и Шон, но в ее голове тугой клубок постепенно разматывается, вопросы всплывают один за другим в обратном порядке. Сейчас ей предстоит решить одну проблему.
