– Я найду этого мальчишку, притащу сюда, запру в подвале, – повторяет Теодор, – а после вытрясу из него все, что тот знает.
Клеменс вздыхает, хотя на самом деле ей хочется заломить руки в отчаянном жесте – видно невооруженным глазом. Неприятный ярко-желтый свет уличных фонарей делает кожу ее лица болезненной, почти зеленой, а волосы высветляет до рыжины.
– Теодор, так нельзя! Ты не можешь похищать людей средь бела дня, это…
– Что? Жестоко, по-твоему?
– Незаконно!
Он даже не думал всерьез следовать озвученному плану – по крайней мере не всем его пунктам. Вытрясти из беглого преступника всю правду можно и без похищения, но, видя, как сильно это тревожит девчонку-лгунью, Теодор удовлетворенно хмыкает.
– Давай-ка проясним ситуацию. Значит, ему можно всадить мне нож под ребра, а мне поймать его и подержать взаперти – нельзя? Продолжаешь защищать его?
Неужели он прав? Клеменс в сговоре с Палмером-Шоном-кем-бы-он-ни-был? Это предположение окончательно его разочаровывает, что, видимо, не ускользает от внимания девушки.
– Я не его соучастница, Теодор, – выдыхает Клеменс. – Я никогда – слышишь ты меня или нет? – никогда не пыталась навредить тебе. Шон обманывал меня точно так же, как и тебя.
– Что же ты тогда так за него радеешь?
Вопрос звучит обиженно, словно его задает капризный ребенок. Теодор с трудом держит лицо, но Клеменс даже в сумраке словно видит его насквозь. Она говорит:
– Я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Ни ты, ни он – никто. И у него могли быть причины, чтобы…
– Пытаться убить меня? – Теодор фыркает. – Ты всех преступников можешь так оправдать? Джека Потрошителя обделили лаской и заботой, поэтому он убивал невинных проституток – давайте простим его. Теда Банди
[2] обманула собственная мать – конечно же, он не виноват в смерти тридцати девушек. Дэвид Чепмен
[3] просто хотел прославиться – не наказывать же его за это.
– Теодор!
Возглас Бена разряжает накопившееся напряжение, которое так и не дошло до пика. Теодор переводит дух и, закашлявшись, отворачивается от бледной Клеменс. Она сжимает руки и кусает губы. Чтобы не разреветься? Только слез им сейчас не хватало.
В наступившей тишине, гнетущей всех, Теодор шумно выдыхает и падает в кресло прямо на сумку девушки.
– Успокойся, Клеменс, – устало говорит он. – Я не собираюсь похищать убийцу-неудачника. Но и без наказания не оставлю.
– Обещай, что найдешь его, но не покалечишь! – летит ему в затылок упрямая и наглая – боже, какая наглая – фраза. Девица явно решила, что теперь может помыкать им как вздумается.
– Это за тебя просит твое милосердие или собственная заинтересованность? – спрашивает Теодор, сочась ядом. – Парень тебя использовал, а ты продолжаешь думать, что…
– Обещай.
– Ох, балоров огонь… Хорошо, обещаю. Кинешься вместе со мной на его поиски?
Клеменс облегченно вздыхает за его спиной. Обходит кресло, оказываясь лицом к лицу с Теодором. Неприятный фонарный свет делает ее волосы, собранные в конский хвост, желто-зелеными.
– Тебе придется найти его самостоятельно, Теодор, – говорит девушка и грустно улыбается. – Я уезжаю домой.
#I. Пепел и пыль
В небе собираются тучи, хмурые и низкие, и в них отражается кромка темного леса. Будто небо и земля поменялись местами, и плотные молчаливые деревья теперь вверху, а серые облака – внизу. Душный ветер несет с океана соль и горечь. Или это от слез ему свело горло?
Пыль под ногами Серласа сворачивается в беспокойные клубы и тут же оседает под тяжестью воздуха, и воздух давит ему на плечи, равно как и собственное горе.
Мэйв ждет на берегу, как и говорил Финниан. Видеть ее Серласу совсем не хочется, и он не смотрит в чужое лицо. Ветер спутал ее пушистые волосы, выбившиеся из косы, и растрепал по плечам, обтянутым тонким платьем. Мэйв держит на руках Клементину; девочка спит, прильнув к ее шее.
Она даже не знает, что этой ночью лишилась матери и теперь ее обнимает убийца.
Серлас гонит эти мысли прочь – они не принесут ни добра, ни сил его истерзанному разуму, телу и чувствам. Непрошенные и неправильные, они врываются в его голову вихрем и не контролируются сознанием.
Он останавливается рядом с Мэйв. Смотрит вниз, себе под ноги – сухая желтая трава ластится к его ногам, будто чувствует в нем родню, – и не может поднять глаз. Мэйв тоже молчит.
Небо над их головами стремительно темнеет, сужается и опускается ниже. С первым раскатом грома, предвещающего бурю, Мэйв вздрагивает, и маленькая Клементина ворчит и просыпается.
– Давай, – наконец произносит Серлас. Сиплый голос кажется ему чужим. Он сам еще не знает, что радости и легкости, которые сквозили в его тоне ранее, теперь не услышит никто, даже дочь Нессы.
– Серлас… – шепчет Мэйв, перехватывая девочку повыше. Клементина начинает хныкать и вертеться в ее руках, и Серлас с безразличием подмечает, что даже маленький ребенок может распознать чужие руки. Они ей не нравятся, это не объятья матери.
Несса больше никогда ее не обнимет. Понимает ли это Клементина? Вряд ли.
– Отдай мне ребенка, – говорит он. От равнодушия, что сквозит в его голосе, жестах и всей фигуре, Серлас мог бы ужаснуться еще вчерашним днем. Сегодня же у него попросту нет других чувств. Мэйв тяжело вздыхает и протягивает ему Клементину, завернутую в простыню.
Маленькая рука ребенка тут же привычно цепляется за ремешок от кольца на шее Серласа, выглядывающий из ворота грязной рубахи. Кроме этой рубахи и легких штанов, на Серласе ничего, он все еще стоит на холодеющей земле голыми ногами.
В воздухе пахнет гарью, но этот запах приносит ветром со стороны его прежнего дома. Дым с городской площади здесь, на западном берегу гавани, сменился дымом от пожара. Повернись он, взгляни на то, что осталось от их с Нессой дома, – и глаза не сумели бы распознать в чернеющем пятне с корявыми обугленными краями ни жилища, ни хлева.
Пожар уничтожил все. Ничего не осталось. У него больше нет дома.
– У меня больше нет дома, – повторяет Сер-лас вслух свои мысли, только чтобы вытеснить их из монотонно гудящей головы. Мэйв странно вздыхает.
– Серлас, я…
Он дергается, словно ее слова способны причинять физическую боль, хлестать и оставлять на теле раны. Серлас прижимает к себе Клементину, прячет ее голову от взгляда Мэйв.
