«Все будет хорошо».
Клеменс проваливается в неглубокий беспокойный сон – ей видится Теодор, бледный как смерть, – потом приходит в себя, получает разрешение посетить палату Бена. После операции на ноге Паттерсон выглядит не так ужасно, как она предполагала, и некоторое время девушка рассматривает его спящее лицо, не боясь быть замеченной.
Она гадает, встретил ли Бен Персиваля, и если не он, то кто подговорил каких-то глупцов грабить антикварную лавку. Ей жаль все эти маленькие статуэтки иноземных божеств, старинную мебель, ту люстру с длинными хрустальными каплями, останки которой теперь покоятся на чайном столике Бена. Но все это меркнет и бледнеет в сравнении с тем фактом, что Бенджамин все-таки жив и почти здоров.
Почти.
Клеменс считает минуты до истечения срока. Теодора все еще нет.
А Бен открывает глаза ровно через час, как и было обещано, и, ничего не понимая, пытается крутить головой.
– Тише-тише, – баюкает его Клеменс. Паттерсон слабо вдыхает полуоткрытым ртом, поворачивает голову на звук ее спокойного голоса. Клеменс уже выплакала все глаза и теперь говорит сипло, едва слышно. Этого хватает на их рваный, будто с помехами, разговор.
– Где?..
– Ты в больнице. Тебе ногу сломали.
– Помню…
Бен морщится, стонет, стискивая зубы, и Клеменс бросается к дверям.
– Все нормально. Вернись.
Она возвращается, не понимая, отчего слушает пациента, едва отошедшего от наркоза.
– Врач говорит, все обошлось, – шепчет Клеменс, – потому что какой-то мистер Маккоул тебя нашел и вызвал скорую.
– И это помню. – Бен проглатывает окончание каждого слова. Облизывает пересохшие потрескавшиеся губы, пытается пошевелить головой. Кривится от боли. – Кирпичом витрину разбили. А я в подвале… Электричество барахлило, хотел проверить. Это…
Он запинается, задерживает дыхание. Клеменс ждет, что следующая же фраза начнется с имени Персиваля. Страх услышать это въелся ей под кожу и мешает думать, но вместо этого Бен медленно тянет:
– У Шона друзья были. Они решили, что это мы его…
– Что? Убили? – охает Клеменс, когда Бен выдерживает паузу и дарит ей выразительный взгляд поверх всех своих бинтов и повязок. – Как они могли подумать, что… Они искали Теодора?
– Все же видели, мы на том фестивале в Труро… Теодор его сам утащил, – Паттерсон кашляет и уводит глаза в потолок.
Понимание обрушивается на Клеменс, как лавина. Вот оно что. Всему виной прозаичная недосказанность? Чьи-то нелепые наговоры? Кто нашептал в уши глупым малолетним подросткам, что Шон погиб от руки Теодора? Ответ ей не нужен; Клеменс сжимает кулаки, жмурится, так что на обратной стороне век отпечатывается бледно-зеленое лицо Бена, и оно смазывается, преображается ее сознанием в лицо Персиваля. Ему бы оказаться трикстером, богом лжи и обмана. Такая мысль не дает ей покоя.
– Это Персиваль, – шепчет она и тут же, спохватившись, зажимает себе рот обеими руками – провинившаяся маленькая девочка, которой не следует выдавать секретов. Произнесенные вслух, они в итоге оказываются правдой. Не лучше ли держать их за зубами, малышка Клеменс?
– Тебе не следует здесь… – вяло шепчет Бен заплетающимся языком. – Теодор?
Клеменс смотрит на равнодушный циферблат больничных часов на стене напротив, белых, с тонкими черными зарубками римских цифр по ободку. Теодора нет больше часа. Тик-так, щелкает секундная стрелка, тик-так. Клеменс вздыхает.
– Все будет…
Она не успевает договорить – дверь в палату отворяется со скрипом, что распарывает опустившуюся на них хрупкую тишину, и к ним заглядывает врач.
– Мисс Карлайл? Там вас разыскивают.
Бена, снова впавшего в полудрему, Клеменс покидает с неспокойной душой и спешит за врачом по длинному бесцветному коридору в приемную. Она срывается на нервный шаг через каждые три спокойных, замирает, делает вдох-выдох, идет дальше. «Если это отец, – думает Клеменс, – то я сейчас же пошлю его обратно домой. Ничего не случилось, все в порядке. Ничего не случилось, все в порядке. Все будет…»
Но когда Клеменс заворачивает в холл приемной и видит перед стойкой регистрации женщину, то понимает: что-то все же случилось.
– Миссис Давернпорт? – хмурится Клеменс. – Что вы здесь делаете?
Элоиза поднимает на нее холодный надменный взгляд и вздыхает.
– Твоя мама попросила забрать тебя, – произносит она. – Идем.
Клеменс не двигается с места, и тогда женщина, усмехнувшись, достает из своей маленькой сумочки телефон. Демонстративно включает его, набирает неизвестный номер отполированным ногтем – характерные гудки дробятся на глухое эхо в полупустом больничном вестибюле.
– Идем, – повторяет Элоиза с нажимом. – Или ты хочешь, чтобы я позвонила ей?
Боковым зрением Клеменс видит, как минутная стрелка настенных часов, круглых, крупных, соскальзывает на цифру двенадцать. Часы над стойкой регистрации отбивают полночь.
– Я не могу.
Она качает головой и шагает спиной к проходу, обратно в коридор, под неяркий свет длинных ксеноновых ламп. Те мигают с характерным треском, и Клеменс вдруг видит себя героиней триллера. Теперь Элоиза кажется ей злодейкой с ножом в сумочке вместо помады.
Она бы усмехнулась таким абсурдным мыслям, вот только миссис Давернпорт в самом деле смотрит на нее враждебно, с плохо скрываемой злостью, будто видит в Клеменс препятствие на пути к своей неведомой цели.
– Как там поживает мистер Паттерсон? – внезапно интересуется Элоиза. – Сильно ему досталось, не так ли?
Клеменс не отвечает и ждет, когда перед ней размотается весь этот клубок из внезапных встреч, которых за сегодняшний день набралось слишком много. Что она упускает из виду? Куда все ведет?
– Идем со мной, – четко выговаривает теряющая терпение Элоиза. – Ты же не хочешь, чтобы к мистеру Паттерсону пришли снова? На этот раз бедняга не отделается простым переломом.
– Я никуда с вами… – Клеменс запинается, перестает дышать и вся обмирает.
Вдруг, сразу и без предупреждения, ей все становится ясно, как день: она видит всю картинку целиком, даже недостающие ее детали, видит, какое место в этом водовороте событий последних дней, чертовски неправильных, вопиющих и жестоких, занимает эта женщина.
– Вы от него… – неверяще выдыхает Клеменс и давится каждым словом.
Элоиза Давернпорт даже не думает подтверждать ее опасения – только морщит лоб, кривит накрашенные темно-алой помадой губы, нетерпеливо цокает.
– Идем же, девчонка. У нас с тобой не так-то много времени на разговоры. Ты знаешь, что он может сделать. Советую не злить его.
«Советую разорвать с ним все связи, – горестно думает Клеменс и, обернувшись через плечо, бросает взгляд в конец коридора. – Прости, Бен».
