Он так сидел, ровно дыша, пока это воспоминание и эхо ее голоса не побледнели. Открыв глаза, он обнаружил, что его подбородок покоился на руках, локти на коленях и что он глядел на коврик перед очагом. Дорогой коврик и в таком месте. Мягкая, белая шерсть, с ворсом, с семейным гербом Греев в центре и экстравагантными «Г» и «Э», вышитыми черным шелком с каждой стороны. Она сделала коврик своими руками для него – свадебный подарок.
Он подарил ей бриллиантовую подвеску. И похоронил вместе с ней и ее ребенком месяц назад.
Он снова закрыл глаза.
Через некоторое время он встал и прошел через холл в закуток, в котором устроил свой кабинет. Совсем маленький, словно яичная скорлупка, но ему и не требовалось много места – тесные пределы, казалось, помогали ему думать, закрывали от него внешний мир.
Он взял в руку перо и рассеянно погрыз его, почувствовав горьковатый вкус высохших чернил. Надо бы взять новое, но у него не было сил искать свой перочинный нож, да и какая разница, в конце-то концов? Джон не станет возражать против нескольких помарок.
Бумага… Там лежала приличная стопка пергаментных листов, которые он использовал, чтобы отвечать на соболезнования по поводу смерти Эсме. Они приходили грудами – не то что маленькая кучка смущенных посланий, полученных три года назад после самоубийства отца. Ответы он писал сам, несмотря на предложение помощи от матери. Его переполняло нечто вроде электрического флюида натурфилософов, что-то, делающее его бесчувственным к естественным потребностям, таким как еда или сон, что наполняло его мозг и тело маниакальным стремлением двигаться, что-то делать – хотя Бог свидетель, что после убийства Натаниэля Твелвтриса он больше ничего не мог делать. Впрочем, и не пытался…
Бумага была шершавой от пыли – он никому не разрешал прикасаться к его столу. Он взял лист, подул на него, встряхнул и положил на стол. Потом обмакнул перо.
«Д… – написал он и замер. Что еще можно сказать? – Я надеюсь на Господа, что ты еще живой. Как тебе Абердин? Помимо того, что там холодно, мокро, ужасно и серо… – Покрутив перо в руке, раздумывая, что бы еще добавить, он сдался и написал: – Желаю удачи. – Х.».
Он посыпал лист песком, сложил его и, взяв свечку, капнул испачканным копотью воском на бумагу и твердо прижал к нему свою печать. Лебедь, летящий с вытянутой шеей через полную луну.
Часом позже он все еще сидел за столом. Прогресс был: письмо Джону лежало на углу стола, запечатанное и с аккуратно написанным – свежим пером – адресом в Абердине. Хэл отряхнул от пыли стопку пергамента, выровнял и положил в ящик. А еще нашел источник запаха. Пучок гниющих гвоздик, забытый на подоконнике в глиняном кувшине. Он сумел-таки открыть окно, выбросил цветы и позвал лакея, чтобы он унес кувшин и помыл. И сил больше не осталось.
Где-то вдалеке раздался шум – открылась парадная дверь. Ладно, Сильвестр разберется, кто там.
К его удивлению, дворецкий, казалось, был побежден. Звучали сердитые голоса, к его логову быстро приближались решительные шаги.
– Какого дьявола, Мелтон? Где ты там? Чем занимаешься? – Дверь распахнулась, на него смотрело широкое лицо Гарри Кворри.
– Пишу письма, – ответил Хэл со всем достоинством, какое только мог изобразить. – А что, не похоже?
Гарри вошел в комнату, зажег от очага фитилек и поднес его к канделябру. Хэл и не заметил, что наступили сумерки. Его друг поднял канделябр и критически рассмотрел Хэла при свете.
– Тебе не захочется знать, на кого ты похож, – заявил Гарри, качая головой, и поставил канделябр на стол. – Думаю, ты даже не помнишь, что должен был сегодня встретиться с Уошберном.
– Уош… о боже. – Хэл даже привстал в кресле, услышав имя своего солиситора,
[55] но потом сел снова.
– Последний час я провел с ним, а до этого встречался с Анструтером и Джоспером – помнишь, это адъютант из Четырнадцатого? – Его голос исполнился сарказмом.
– Помню, – кратко сказал Хэл и потер рукой лицо, пытаясь прийти в себя.
– Извини, Гарри. – Покачав головой, он встал и запахнул свой баньян. – Позови Нэсонби, ладно? Пускай принесет нам чай в библиотеку. Я переоденусь и помоюсь.
Чистый, одетый, причесанный, чувствуя некоторое оживление, он вошел через четверть часа в библиотеку и увидел, что чайная тележка уже на месте. Струйка душистого пара поднималась из носика чайника и смешивалась с пряными запахами окорока и сардин, с вкрадчивой сладостью смородинового бисквита, сочившегося кремом и маслом.
– Когда в последний раз ты что-нибудь ел? – спросил Гарри, глядя, как Хэл с жадностью голодного кота ел сардины на тосте.
– Вчера. Вероятно. Я забыл. – Он взялся за чашку и запил сардины, протолкнув их в желудок, чтобы освободить место теперь и для бисквита. – Так что говорил тебе Уошберн? Расскажи.
Гарри разделался с собственным бисквитом и ответил:
– Ну, тебя не будут судить в открытом суде. Что бы ты там ни думал о своем проклятом титуле – нет, не говори мне, я уже слышал. – Он выставил перед собой ладонь, отсекая возражения, а другой рукой взял корнишон. – Как бы ты ни решил называться – герцог Пардлоу, граф Мелтон или просто Гарольд Грей, ты все равно пэр. Тебя никто не может судить, кроме жюри из ваших пэров – сиречь палаты лордов. И я вообще-то не требовал от Уошберна сказать мне, что шансы на то, что сотня аристократов придет к единодушному решению, что тебя следует либо посадить за решетку, либо повесить за то, что ты вызвал на дуэль человека, соблазнившего твою жену, и в результате убил его, составляют примерно тысяча к одному, – но он все-таки сказал мне это.
– О. – Хэл ни секунды не думал об этом, но если бы думал, то наверняка пришел бы к такому же выводу. Но все же почувствовал некоторое облегчение, услышав, что его разделял достопочтенный Лоренс Уошберн, королевский адвокат.
– Слушай, ты будешь есть последний ломтик окорока?
– Да. – Хэл взял окорок и потянулся за горчицей. Гарри взял вместо этого сэндвич с яйцом.
– Слушай, – повторил он с набитым ртом, жуя яйцо и тонкий ломтик белого хлеба, – это вовсе не означает, что у тебя все в порядке.
– Ты имеешь в виду Реджинальда Твелвтриса, как я полагаю? – Хэл смотрел на тарелку и аккуратно нарезал окорок на кусочки. – Для меня это не новость, Гарри.
– Нет, не новость, – согласился Гарри. – Но я имел в виду короля.
Хэл положил вилку и уставился на Гарри.
– Короля?
– Или, говоря точнее, армию. – Гарри деликатно достал из крошева на чайной тележке миндальный бисквит. – Реджинальд Твелвтрис направил петицию военному министру с требованием, чтобы тебя судили в трибунале за противозаконное убийство его брата и, далее, чтобы тебя лишили звания полковника и отстранили от командования Сорок шестым, а полк ликвидировали по той причине, что твое поведение настолько постыдное, что представляет опасность для боеготовности упомянутого полка. Это сфера компетенции его величества.
