– И вот Рафаэль пришел к аббатисе ордена, которую он хорошо знал и с которой общался по деловым вопросам, и спросил, сможет ли какая-нибудь из самых талантливых монахинь реставрировать иллюстрации. За плату, разумеется.
Обычно книгу просто забирают в скрипторий и работают над ней там, но тут некоторые страницы были полностью утрачены, стерты. А Рафаэль обнаружил несколько писем первоначального владельца, где он восторженно писал другу о своем новом приобретении и детально описал самые важные иллюстрации.
– А он не мог просто отдать эти письма аббатисе? – скептически спросила Минни. Нет, она не думала, что ее отец намеренно поставил своей целью соблазнить монахиню, которую он до этого и в глаза не видел…
Миссис Симпсон покачала головой:
– Я ведь уже сказала, что книга была столетней давности? Буквы писались в Германии, и это была очень архаичная форма варварского языка. В ордене никто не мог это перевести.
Учитывая это и ветхость книги, сестре Эммануэль позволили приезжать в мастерскую Рафаэля – «С соответствующей chaperon,
[57] для гарантии», – добавила миссис Симпсон, снова поджав губы.
– Для гарантии.
Ее тетка совершенно по-галльски пожала плечами:
– Но ведь все случается, не так ли?
– Очевидно, что так. – Минни поглядывала на миссис Симпсон, подумав, что она свободно обращается с христианским именем ее отца.
– C’est vrai.
[58] А то, что случилось, то случилось. В результате ты появилась на свет.
На это не было хорошего ответа, Минни и не пыталась его искать.
– Ей было всего девятнадцать лет, – сказала наконец тетка, глядя на свои сцепленные руки, так тихо, что Минни едва расслышала ее из-за грохота экипажа. А сколько лет было тогда ее отцу? Сейчас ему сорок пять… двадцать восемь. Может, двадцать семь, с учетом месяцев беременности.
– Достаточно взрослая, чтобы соображать, – проворчала Минни, но совсем тихо. – Я полагаю, что она – моя мать, – Минни заставляла себя говорить эти слова, которые теперь застревали у нее в глотке, – была вынуждена покинуть орден? Ведь, конечно, нельзя быть беременной монахиней.
– Возможно, ты удивишься, – цинично заметила ее тетка, – но в данном случае ты права. Ее отослали прочь, в какую-то богадельню в Руане – жуткое место. – На высоких скулах миссис Симпсон появилась краска. – Я ничего не слышала об этом, пока однажды вечером у меня на пороге не появился Рафаэль. Ужасно расстроенный, он сообщил мне, что она пропала.
– И что вы сделали?
– Поехали и забрали ее, – просто ответила тетка. – Что же еще?
– Вы сказали «мы». Значит, вы и… мой отец?
Тетка с ужасом посмотрела на нее.
– Нет, конечно. Мы с мужем. – Она вздохнула, явно стараясь успокоиться. – Это было самым ужасным.
Сестра Эммануэль, оторванная от своего ордена, который был ее домом с двенадцати лет, когда она стала новициаткой, оказалась в ужасном положении, без друзей и родных. С ней обращались как с блудницей, заперли в заведении, очень похожем на тюрьму. Поначалу она билась в истерике, потом постепенно погрузилась в отчаяние и, наконец, просто окаменела. Целыми днями она сидела и смотрела на голую стену, не замечая ничего, даже еду.
– Когда я нашла ее, она была кожа да кости, – вздохнула миссис Симпсон, и ее голос дрожал от нахлынувшего вместе с воспоминаниями гнева. – Она даже не узнавала меня!
Сестру Эммануэль постепенно вернули к жизни, она снова стала воспринимать мир – но не тот, который она покинула.
– Не знаю, то ли разлука с ее орденом – ведь они были ее семьей! – или шок от беременности, но… – Она покачала головой, отчаяние убрало краску с ее лица. – Она совершенно потеряла рассудок. Не замечала свое состояние и верила, что вернулась в свой орден и занимается своей обычной работой.
Они поддерживали ее, нарядили в монашеское облачение, дали краски, кисти, пергамент, и она стала потихоньку воспринимать окружающее – иногда разговаривала, узнавала свою сестру. Но потом пришла пора родов.
– Она отказывалась думать об этом, – сказала со вздохом миссис Симпсон. – Но вот появилась ты… розовенькая, горластая, вся в слизи. – Сестра Эммануэль, не в силах справиться с ситуацией, утратила свою зыбкую связь с рассудком и вернулась в прежнее состояние отрешенности.
«Значит, я довела свою родную мать до безумия и разрушила ее жизнь». В горле у Минни вырос твердый, пульсирующий комок, причинявший ей боль с каждым биением. Но все же ей надо было говорить.
– Вы сказали, что шок. – Она облизала пересохшие губы. – Дело было просто… во мне? Я имею в виду, может, было насилие? Как вы думаете?
К бесконечному облегчению Минни, миссис Симпсон ужаснулась, услышав это слово.
– Nom de Dieu!
[59] Нет, нет, точно нет. – Она зябко поежилась, опомнившись от краткого шока. – Можешь говорить про Рафаэля что угодно, но я уверена, что он никогда не принудит женщину, если она не хочет. Впрочем, он может очень быстро уговорить любую.
Минни не хотела слышать ни слова об отце и женщинах, которых он быстро уговаривает.
– Куда мы едем? – спросила она твердым голосом. – Где моя мать?
– В ее собственном мире, ma chére.
Скромный фермерский дом стоял на краю широкого, залитого солнцем поля, хотя сам скрывался в тени раскидистых дубов и буков. Чуть дальше виднелась маленькая деревня, гордившаяся своей удивительно большой каменной церковью с высокой колокольней.
– Мне хотелось, чтобы моя сестра жила близко от церкви и слышала колокола, – объяснила миссис Симпсон, кивая в сторону деревни, когда их экипаж остановился возле дома. – Конечно, у них тут служат не так, как в католических аббатствах, но она и не понимает этого, а колокольный звон приносит ей утешение.
Она смерила Минни долгим взглядом, прикусив губу, и в ее глазах ясно читалось сомнение. Минни прикоснулась к руке своей тетки, стараясь сделать это как можно ласковее, хотя ее почти оглушил пульс, бившийся в ее ушах.
– Я не обижу ее, – шепнула она по-французски. – Уверяю вас.
Сомнения не исчезли из глаз тетки, но лицо ее немного прояснилось, и она кивнула слуге, который открыл дверцу и протянул руку, чтобы помочь ей сойти.
Отшельница, как сказала тетка. Сестра Эммануэль верила, что она отшельница и ее единственная обязанность – молитва.
– Кажется, она ощущает покой и безопасность, – сказала миссис Симпсон. Морщины на ее лбу были тенью долгих тревог. – Безопасность, понимаешь?
– Безопасность от мира? – спросила Минни. Тетка пристально посмотрела на нее, и морщины на ее лбу стали еще глубже.
