– Леди Беделия, вам когда-нибудь писал любовные стихи какой-нибудь мужчина? – спросил Рейф, дразня ее.
– Нет, – чопорно ответила она и почувствовала, что краснеет. Несколько мужчин посвятили ей стихи – и она хранила их, хотя не питала никаких особенных чувств к их авторам. Но все же…
– Хм, – задумался Рейф, покачав головой. – Но, может, этот ваш Мелтон сжег их. Я бы сжег, если бы какой-нибудь прощелыга прислал такую вещь моей жене.
– Раз уж он не сжег письма, – сказала Минни, – он не сжег бы и стихи. Возможно, в них не было ничего плохого.
«Почему все-таки он не сжег письма? – в сотый раз подумала она. – И зачем хранил все письма – Эсме, Натаниэля… и свои собственные?»
Возможно, из чувства вины, потребности страдать из-за того, что он сделал, одержимо перечитывать их. Возможно, это было замешательство – некая потребность или надежда разобраться в том, что случилось, что все они наделали, устроив эту трагедию. В конце концов, из них остался лишь он один.
Или… возможно, дело было лишь в том, что он все еще любил свою жену и своего друга, скорбел по ним обоим и был не в силах расстаться с этими последними личными реликтами. Его собственные письма были несомненно полны душераздирающего горя, ясно различимого между пятен ярости.
– Я думаю, она нарочно оставила письма там, где муж мог их найти, – медленно проговорила Минни, глядя на цепочку полувзрослых лебедей, плывших за их матерью. – Но стихи… может, в них не было никаких уколов в адрес графа Мелтона. Если они были лишь про нее, она могла хранить их у себя, убрать куда-нибудь подальше.
– И что? – спросил с опаской Рейф. – Знаете, мы больше не пойдем в Аргус-Хаус. Там нас видели все слуги.
– Да-а. – Она вытянула ногу, рассматривая новые туфельки из телячьей кожи. – Но, слушай… может, у вас есть… э-э… сестра, скажем, или кузина, которая не прочь заработать… скажем… пять фунтов? – Пять фунтов была половина годового заработка служанки.
Рейф замер на месте и посмотрел на нее:
– Вы хотите, чтобы мы ограбили дом или сожгли его?
– Ничего опасного вообще, – заверила она его и невинно моргнула. – Я просто хочу, чтобы вы – или скорее ваша сообщница – украли Библию графини.
В конце концов красть священную книгу не пришлось. Кузина Эфе, в роли недавно нанятой горничной, просто перелистала Библию, по-прежнему лежавшую на ночном столике возле опустевшей постели графини, вынула из нее сложенные листочки, сунула в карман, спустилась по лестнице, вышла в уборную за домом, а оттуда скромно исчезла сквозь дыру в заборе и больше не возвращалась.
– Вам что-нибудь пригодилось, леди Беделия? – Мик и Рейф пришли к ней на следующий день после того, как доставили свою добычу и забрали плату для Эфе.
– Да. – Она не спала всю ночь, и все вокруг нее было подернуто сонной дымкой, включая двух ирландцев. Она зевнула, вовремя успев раскрыть свой веер, потом сунула руку в карман и достала пергаментный конверт, запечатанный черным воском и адресованный «Сэру Уильяму Янгу, военному министру».
– Вы можете проследить – это очень важно, – чтобы сэр Уильям это получил? Я понимаю, – сухо добавила она, увидев глаза Рейфа, – что обидела вас. Но вы сделайте это.
Они засмеялись и ушли, оставив ее в безмолвии комнаты и в компании бумаг. Баррикады из книг загораживали стол, на котором она занималась своей магией, призвав тень отца половинкой бокала мадеры, перекрестившись и попросив помощи материнских молитв, после чего взялась за перо.
Натаниэль Твелвтрис, с его склонным к эротике сердцем, сладострастно описал прелести своей возлюбленной. А еще в одном из стихотворений упомянул различные аспекты места, в котором развлекались любовники. Он не подписал его – но под другим стихотворением он написал «Твой навеки, дорогая, Натаниэль».
После некоторых размышлений она наконец решила рискнуть, чтобы устранить все сомнения, и, исписав два большеформатных листа пробными строчками, очинила свежее перо и написала – на ее взгляд, приличной версией стиля и почерка Натаниэля – название для его стихотворения: «Любви Неустанное Цветение: к Празднованию Седьмого Апреля». А внизу, после новых пробных строк: «Твой телом и душой, дорогая Эсме, Натаниэль».
Если ей повезет, никто даже не подумает выяснять, где Эсме, графиня Мелон, была седьмого апреля. Но одно из упомянутых писем графини назначало встречу на эту дату, а подробности места, описанного в стихотворении Натаниэля, совпадали с тем, что Минни знала о месте, выбранном для встречи.
Во всяком случае, стихотворение делало понятным, что у герцога Пардлоу были более чем адекватные причины вызвать Натаниэля Твелвтриса на дуэль. И оно недвусмысленно показывало, что графиня поощряла ухаживания Твелвтриса, если не больше, но не раскрывало истинную суть ситуации, и уж тем более характер Эсме или болезненный шок ее супруга.
Так. Теперь все сделано.
Письма – безмолвные свидетели – по-прежнему лежали перед ней на столе, словно карты таро.
– И что мне делать с вами? – сказала она им. Потом налила себе вина и медленно выпила его, размышляя.
Самый простой выход – и самый безопасный – сжечь их. Но ее остановили две причины.
Первая. Если стихотворения не сработают, письма оставались единственным свидетельством супружеской измены. В крайнем случае, она могла бы отдать их Гарри Кворри, чтобы он сам распорядился ими, как может – или хочет.
Вторая причина. Неотвязная мысль терзала ее сердце. Почему его светлость хранил их? Из чувства вины, горя, раскаяния, ради утешения или как напоминание? Они представляли для него ценность.
Летнее солнцестояние было совсем недавно; солнце все еще висело высоко в небе, хотя колокола Сент-Джеймса уже пробили восемь часов вечера. Минни допила вино и приняла решение.
Она должна положить их на место в библиотеке.
То ли дело было в материнских молитвах, то ли в благотворном вмешательстве матери Марии Анны Агуэды де Сан-Игнасио, но уже через три дня после такого опрометчивого решения Минни представилась возможность исполнить свои планы.
– Какая новость, дорогая! – Леди Бафорд раскраснелась то ли от жары, то ли от восторга и обмахивалась веером. – Граф Мелтон устраивает бал в честь дня рождения матери.
– Что? Я не знала, что у него есть мать. Э-э… я имела в виду…
Леди Бафорд рассмеялась, покраснев еще сильнее.
– Даже у этого невежи Дидро есть мать, дорогая моя. Но вдовая графиня Мелтон не очень часто показывается в обществе. После самоубийства ее супруга она благоразумно удалилась во Францию и с тех пор живет там.
– Но… она вернулась?
– О, я весьма сомневаюсь в этом, – ответила леди Бафорд и взмахнула довольно поношенной кружевной перчаткой, которой промокала лоб. – Тут есть чай, дорогая? Мне остро необходимо выпить чашку, летний воздух так сушит.
