– Но я… я знала, что они существуют, потому что мистер Твелвтрис сообщил мне о них. Вот я… забрала их назад.
Она дышала немного свободнее. Ей было гораздо легче лгать, чем говорить ему правду.
– Вы забрали их, – проговорил он, заморгал, потом строго посмотрел на нее. – И потом решили явиться в мой дом и положить их. Зачем?
– Я подумала, что вам… возможно, они понадобятся, – пискнула она и почувствовала, как запылали ее щеки. О боже, он поймет, что я их читала!
– Очень любезно с вашей стороны, – сухо отозвался он. – Почему вы тогда не прислали их мне анонимно, если намеревались лишь вернуть их?
Она прерывисто вздохнула и сказала ему правду, хотя и знала, что он не поверит:
– Я не хотела, чтобы вам было больно. А вам было бы больно при мысли о том, что их кто-то читал.
– Что-что? – недоверчиво переспросил он.
– Доказать? – прошептала она. Ее рука взлетела в воздух против ее воли и коснулась его лица. – Ваша светлость?
– Что? – с недоумением спросил он. – Что доказать?
Она вообще не могла думать ни о чем, просто приподнялась на цыпочках, положив руки ему на плечи, и поцеловала его. Нежно. Но не остановилась на этом, и ее тело потянулось к нему – а его к ней – с медленным упорством растений, тянущихся к солнцу.
Через несколько мгновений она уже стояла на коленях на коврике возле камина и лихорадочно развязывала в складках юбок бесчисленные ленты, мундир Хэла – она с испугом и восторгом поймала себя на том, что мысленно называла его Хэлом – ударился о пол, застучав пуговицами, эполетами и золотым шитьем, а Хэл уже рвал пуговицы на жилете, бормоча что-то на латыни.
– Что? – спросила она, уловив слово «безумный». – Кто безумный?
– Вы, конечно, – сказал он, замерев на мгновение и взглянув на нее. – Может, еще передумаете? Потому что у вас есть на это десять секунд.
– Это займет у меня больше времени, чем добраться до моего проклятого валика!
Пробормотав «irrumabo», он поспешно встал на колени, порылся в ее юбках и нашел завязки валика. Не потрудился их развязывать, просто дернул, оборвал тесемки, вытащил из-под одежды валик, будто огромную сосиску, и швырнул на одно из кресел. Потом сбросил камзол и толкнул Минни на спину.
– Что означает «irrumabo»? – спросила она, глядя на висевшие над головой хрустальные подвески канделябра.
– Я тоже, – проговорил он, тяжело дыша. Его руки, очень холодные, держали ее за ягодицы.
– Вы тоже что? – То, что было у него между бедрами, показалось ей очень горячим, даже сквозь молескиновые бриджи.
– Я безумный, – ответил он, словно это было очевидно, а может, так оно и было, подумала она.
– О, – добавил он, поднимая глаза от ширинки на бриджах, – «irrumabo» значит «трахать».
Через три секунды он, удивительно горячий, был уже пугающе близко и…
– Господи! – воскликнул он и застыл, глядя на нее круглыми от шока глазами.
Ей было ужасно больно, и она тоже застыла, еле дыша. Она почувствовала, что он хотел уйти, и схватила его за бедра, останавливая. Он был тугой и теплый, надежный якорь от боли и ужаса.
– Я сказала, что докажу, – прошептала она и потянула его изо всех сил к себе, выгнув спину. Она тихонько взвизгнула, когда он прошел конец пути, и он схватил ее и удерживал, чтобы она не двигалась.
Они лежали лицом к лицу, глядя друг на друга и хватая воздух, словно рыбы, выброшенные на берег. Его сердце стучало словно молот, и она чувствовала это рукой, которую держала на его спине.
Он сглотнул.
– Ты доказала, – проговорил он наконец. – Вот только что… Что ты хотела доказать?
Из-за ее тугого корсета и под тяжестью его тела ей не хватало воздуха, чтобы засмеяться, но она сумела улыбнуться.
– Что я не хотела причинить тебе боль.
– О. – Его дыхание становилось медленнее, глубже. «Он не хрипит», – подумала она.
– Я тоже не хотел – не собирался – делать тебе больно, – ласково сказал он. На мгновение она увидела, как он колебался: не выйти ли? Но потом на его лице снова появилось решительное выражение, он наклонился и поцеловал ее. Медленно.
– Это не так больно, – заверила она, когда он остановился.
– Mendatrix. Что значит «лгунья». Надо ли мне…
– Нет, не надо, – твердо заявила она. После первого шока ее мозг снова работал четко. – Больше этого никогда не повторится, значит, я вроде бы должна наслаждаться – если такая вещь возможна, – добавила она с легким сомнением.
Он тоже не засмеялся, и его улыбка была еле заметна – но она была и в его глазах. Их огонь обжигал ей кожу.
– Да, возможно, – сказал он. – Дай я докажу тебе это.
Через некоторое время…
Он подал ей руку, и она, как в тумане, взяла ее. Его холодные пальцы крепко переплелись с ее пальцами.
Он повел ее к задней лестнице, а там отпустил ее руку – лестница была слишком узкая, чтобы они могли идти рядом – и стал спускаться впереди нее, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что она не упала и не исчезла. Он казался таким же ошеломленным, как и она.
На лестнице слышался шум кухни – гремели кастрюли, перекликались голоса, звякала посуда, иногда что-то билось, и звучали проклятья. Запах жареного мяса ударил Минни в ноздри вместе с порывом теплого воздуха, и она вдруг поняла, что страшно проголодалась.
Он снова взял ее за руку и повел прочь от запахов еды по голому, тускло освещенному коридору в другой, с полом, выстланным брезентом, который заглушал их шаги. Оттуда они вышли в широкий коридор, где в бронзовых бра горели свечи, заливая все ярким, ровным светом, а на полу лежал голубой с золотом турецкий ковер. Слуги мелькали мимо них словно призраки – опустив глаза, они несли подносы, кувшины, бутылки, салфетки.
Минни шла словно в беззвучном сне где-то между любопытством и кошмаром, когда не знаешь, куда идешь и что там впереди, но не можешь не идти.
Внезапно Хэл остановился и посмотрел на нее, словно обнаружил, что она шла в его сне, – и, возможно, так оно и было, подумала она. Он слегка дотронулся до ее плеча, дав знак подождать, а сам исчез за углом.
Он ушел, а ее опьяненные чувства начали пробуждаться. Она слышала музыку, смех, голоса. Чувствовала сильный запах горячего пунша и вина. Она ничего не пила, кроме того первого бокала шампанского, но теперь показалась себе ужасно пьяной. Она медленно разжала и сжала пальцы, до сих пор ощущая прикосновение его руки, твердой и холодной.
Тут он появился снова, и это было как удар в грудь. Он принес ее накидку, помог одеться и, словно продолжая свои хлопоты, обнял ее и страстно поцеловал. Отпустил, отдышался и проделал это снова.
