– Что ж, он приличный человек, – проворчал Гарри. К своему удивлению, Хэл заметил, что у Гарри покраснела шея, а потом и щеки.
– Да, – сказал он и небрежно откинулся назад, держа в руке бокал, но сам не отрывал взгляда от Гарри. – В тот момент я был так окрылен, что ничего не замечал. Если бы он сказал, что крокодил схватил меня за ногу, мне было бы плевать… Но потом, подумав…
После этих слов Гарри тихо ахнул, но потом занялся своим бокалом, уставившись на скатерть. Краска доползла до его носа, и тот запылал.
– Я подумал, вот прямо сейчас, что, может, это был какой-то косвенный намек на ту чертову петицию. Ну, ту самую, которую подал Реджинальд Твелвтрис и где он утверждал, что я убил его брата в припадке безумия.
– Он… даже не упоминал про петицию?
– Нет. – Хэл покачал головой.
В этот момент прибыли пирожки с угрем, дымящиеся и ароматные, и разговор на время умолк.
Хэл подобрал с тарелки кусочком хлеба остатки сока, с наслаждением прожевал, проглотил, открыл глаза и пристально посмотрел на Гарри:
– Что тебе известно про эту петицию, черт побери?
Он знал Гарри Кворри с пяти лет – Гарри был моложе его на три года. Его друг умел лгать, если у него было время заранее все обдумать, но он не мог лгать Хэлу и знал это.
Гарри вздохнул, закрыл глаза и, немного подумав, осторожно открыл один глаз. Хэл поднял брови и положил ладони на скатерть, показывая, что он не намерен ни бить Гарри, ни душить его. Гарри опустил глаза и прикусил губу.
– Гарри, – тихо проговорил Хэл. – Что бы ты там ни натворил, я прощаю тебя. Черт побери, ты просто скажи мне, ладно?
Гарри поднял глаза, кивнул, набрал в грудь воздуха и все рассказал.
– Irrumabo, – воскликнул Хэл скорее удивленно, чем сердито. – Но ты ведь не говорил ей, чтобы она взяла письма…
– Нет, не говорил. Клянусь тебе, Хэл. – Краска уже покидала его лицо. – Ведь я знал, каково тебе…
– Верю. – Хэл почувствовал, что краснеет и сам.
К ним уже направлялся мистер Бодли с чистыми тарелками и столовым серебром, официант с торжественным видом нес за ним следом шипящие стейки.
Они спокойно сидели, пока им подавали стейки – со сливочным маслом, горкой грибов, крошечными вареными луковками. Хэл смотрел, вдыхал мясной аромат, с довольным видом улыбался мистеру Бодли и попросил бутылку хорошего бордо. Впрочем, все это он делал машинально, мыслями он был в своей библиотеке, тогда, в тот вечер.
«Я не хотела, чтобы вам было больно». Он помнил выражение ее лица, когда она сказала это, и он верил ей сейчас так же, как и тогда; он помнил огонь камина, отражавшийся в ее глазах, на ее коже, в складках зеленого платья. «Доказать?»
И она доказала, в конце концов. При этом воспоминании по его телу пробежала дрожь.
– С тобой все в порядке, старина? – Гарри с тревогой смотрел на него, не донеся до рта вилку с кусочком стейка.
– Я – да, – отрывисто сказал он. – Но она не крала письма Эсме – ну, то есть письма из моего стола, она вернула их на место. Я точно знаю, я видел, как она запирала ящик, когда увидела меня. Так что она не посылала их сэру Уильяму, я уверен в этом.
Гарри медленно кивнул.
– Я… не хотел предлагать ей такую вещь, – с несчастным видом сказал он. – Но вообще – я доверял ей, как бы глупо это ни было. Но, может, она сделала… копии? Ведь по тому, как ты описал поведение Янга…
Хэл покачал головой:
– Нет, я готов поклясться. По тому, как она… Нет. Я уверен. К тому же, если бы… – Он заколебался, но это был Гарри, в конце концов. Хэл вздохнул и продолжал, не отрывая глаз от тарелки: – Если бы сэр Уильям видел те письма, он не мог бы смотреть мне в лицо, не говоря уж о том, чтобы так приветливо говорить со мной. Нет. Что-то убедило его, что у меня была причина вызвать Твелвтриса, я уверен – но один Бог знает, что это было. Возможно, она – девочка – нашла кого-то, кто… знал об измене… – Кровь горела на его щеках, а узор на вилке впился в его ладонь. – Если кто-то, человек с авторитетом, поклялся…
Гарри выдохнул и кивнул:
– Ты прав. И как раз это я и просил ее сделать. Э-э… я имею в виду, сохранив все в тайне… Прости…
Хэл кивнул, но не мог говорить. Он простил Гарри, но мысль о том, что кто-то – неизвестный ему человек – знал… На миг ему захотелось схватить свечку из канделябра и поджечь волосы на голове, чтобы заглушить мысль об этом, но вместо этого он закрыл глаза и ровно дышал. Стеснение в груди начинало проходить.
Что ж. Ничего уже не поделаешь. А с полком было все в порядке. К нему уже возвращалась прежняя эйфория, и он открыл глаза. Да, Господь свидетель, с полком все неплохо. Вот королевский указ, красная восковая печать и все прочее. Прямо тут, на льняной скатерти.
Он перестал судорожно сжимать вилку, взял нож и отрезал кусочек стейка. Потек горячий, красный сок, и Хэл мысленно увидел маленькое пятнышко крови на белом коврике перед камином. Жар захлестнул его, словно он и в самом деле поджег свои волосы.
– Гарри, ты можешь сделать для меня одну вещь – если ты готов…
– Все, что хочешь, старина.
– Помоги мне найти ее.
Гарри застыл с открытым ртом, не донеся до него вилку.
– Конечно, – медленно ответил он и опустил вилку. – Но… – Но, сказало его лицо, они уже ищут ее три недели. Мисс Ренни исчезла, испарилась, словно утренняя роса.
Хэл внезапно рассмеялся. Мистер Бодли материализовался с бутылкой бордо, и вот уже возле Хэла стоял полный до краев бокал.
– Вот уж все Твелвтрисы удивятся! – сказал Гарри, поднимая бокал. Хэл ответил ему и залпом выпил. Вино было превосходное, крепкое, с хорошим букетом, пахло вишней. Еще одна бутылка – ну, пожалуй, две – и он будет готов заняться своими делами.
– Гарри, отец часто говорил мне так: «Если ты сам не сдашься, тебя никто не победит». И вот, – он поднял бокал, – я не сдался.
Гарри просветлел лицом и усмехнулся Хэлу.
– Нет, ты не сдался, – подтвердил он. – Да поможет нам Бог!
18
Бегство
Амстердам, Калверстраат, 18
3 января 1745 года
Минни тщательно стряхнула сахарную пудру с гроссбуха. Ее уже не тошнило, как в начале беременности, но теперь у нее появился чудовищный аппетит – по выражению отца, словно у хищной совы.
– Совы? – удивилась она, и отец кивнул, улыбнувшись. Его шок прошел вместе с ее тошнотой, иногда она ловила на себе его восхищенный взгляд.
– Ты смотришь на еду, ma chére, и крутишь головой туда-сюда, словно ждешь, что она вскочит и убежит, потом набрасываешься на нее и – хрум! – ее уже нету.
– Ба! – вздохнула она и заглянула в глиняный горшок – не осталось ли там лепешек oliebollen. Но нет, она все съела. Мортимер перестал брыкаться и впал в ступор, как всегда делал, когда она ела. Но она все еще была голодная.
