От крайнего изумления Ракоши выпрямился в полный рост.
– Для дамы? Вы имеете в виду ту женщину – La Dame Blanche?
– Да, ее так называли. – Раймонда, казалось, позабавило такое название. С языка Ракоши уже было готово сорваться сообщение, что La Dame Blanche еще жива, но он не жил бы так долго, если бы выкладывал, не думая, все, что знал, и он не хотел, чтобы Раймонд подумал, что он сам до сих пор мог представлять для нее опасность.
– Какая высшая цель алхимика? – очень серьезно спросил месье Гренуй.
– Трансформация материи, – не задумываясь, ответил Ракоши.
Лицо Гренуя расщепилось в широкой лягушачьей улыбке.
– Правильно! – похвалил он. И исчез.
Он действительно исчез. Без вспышки и дыма, без трюков иллюзиониста, без запаха серы – месье Гренуй просто исчез. Осталась пустая площадь под звездным небом, лишь какой-то кот выскочил с мяуканьем из тени и, пробегая, задел ногу Ракоши.
Уставая от долгой ходьбы, Майкл спал в эти дни как убитый – неподвижно, без снов – и просыпался вместе с солнцем. Его слуга Роберт, услышав, что он пошевелился, сразу входил к нему, а одна из femmes de chamber
[43] приносила на цыпочках чашку кофе и пирожок.
Он медленно ел, после этого терпел, пока его причесывали, брили и ласково переодевали в свежее белье. Роберт что-то негромко бормотал – получалось нечто вроде беседы, не требовавшей ответа, и с улыбкой подносил зеркало. К удивлению Майкла, отражение в зеркале выглядело вполне нормально. Волосы аккуратно взбиты – он ходил с собственными волосами, без пудры, – одежда скромного покроя, но высшего качества. Роберт не спрашивал, что ему нужно, а просто одевал его для обычного делового дня. Майкл не возражал. В конце концов, какая разница? Никакой. Как будто мог существовать строгий костюм для общения с сестрой покойной жены, которая залезла среди ночи, незваная, в его постель.
Последние два дня он пытался придумать, как ему больше никогда не видеть Леонию и не говорить с ней, но так и не нашел решения этой задачи. Он все равно будет неизбежно сталкиваться с ней.
Но что же ей сказать сейчас? Так он ломал голову, направляясь к дому, где Леония жила с престарелой теткой Эжени Галантен. Он жалел, что не мог обсудить ситуацию с сестрой Джоан, но это было бы неприемлемо, даже если бы она была рядом.
Он надеялся, что ходьба даст ему время выработать если не твердое определение своих принципов, то хотя бы найти point d’appui, точку опоры. Но вместо этого поймал себя на том, что, как одержимый, считал камни в мостовой, когда проходил через рынок, потом удары часов на башне, когда они пробили три раза, потом – за неимением другого – собственные шаги. Шестьсот тридцать семь, шестьсот тридцать восемь…
Свернув к дому Леонии, он сразу забыл про счет. Остановился на мгновение – и побежал. В доме мадам Галантен что-то случилось.
Пробившись сквозь толпу зевак, он схватил за рукав дворецкого мадам Галантен.
– Что? – рявкнул он. – Что случилось? – Дворецкий, высокий, бледный парень по имени Юбер, был взволнован, но немного успокоился, увидев Майкла.
– Я не знаю, сэр, – ответил он, хотя Майкл видел по его глазам, что он все знал. – Мадемуазель Леония… она больна. Доктор…
Майкл почувствовал запах крови. Не тратя времени, он оттолкнул Юбера и взбежал по ступенькам, зовя тетку Леонии.
Мадам Эжени выскочила из спальни: несмотря на переполох, на ней, как всегда, были опрятный чепец и накидка.
– Месье Мишель! – сказала она, загородив собой дверь. – Все нормально, но вы не должны входить.
– Нет, я должен. – У него стучала в висках кровь, а руки были ледяные.
– Вы не должны, – решительно заявила она. – Она больна. Это неуместно.
– Неуместно? Девушка пыталась покончить с собой, а вы говорите о какой-то неуместности?
В дверях появилась служанка с корзиной, полной окровавленных пеленок, но шок на широком лице мадам Эжени был еще более поразительным.
– Покончить с собой? – У старой дамы на миг отвисла челюсть, но потом захлопнулась как у черепахи. – Почему вы так решили? – Она с подозрением смотрела на него. – И что вы тут делаете? Кто вам сказал, что она больна?
Майкл увидел мужчину в темном халате, наверняка это был доктор. Решив, что дальнейший разговор с мадам Эжени ни к чему не приведет, он мягко, но решительно взял ее под локти, поднял – она взвизгнула от удивления – и поставил в сторону.
Потом он вошел в спальню и закрыл за собой дверь.
– Кто вы? – Доктор удивленно поднял лицо. Он обтирал чашу для сбора крови, а его несессер лежал раскрытый на кушетке будуара. Спальня Леонии, должно быть, находилась рядом, дверь была открыта, и Майкл увидел изножье кровати, но и только.
– Не имеет значения. Как она?
Доктор посмотрел на него, прищурив глаза, но тут же кивнул:
– Она будет жить. А вот ребенок… – Он обреченно махнул рукой. – Я сделал все, что мог. Она приняла большую дозу…
– Ребенок? – Пол закачался у него под ногами, и Майклу вспомнился тот недавний сон, то странное ощущение чего-то то ли неправильного, то ли знакомого. То маленькое, твердое вздутие, прижимавшееся к его заду. Так вот что это было. У Лили был небольшой срок беременности, когда она умерла, но он хорошо помнил женское тело в начале беременности.
– Ваш? Прошу прощения, я не должен был спрашивать. – Доктор убрал свои инструменты и встряхнул свой черный бархатный тюрбан.
– Я хочу – мне нужно поговорить с ней. Сейчас.
Доктор раскрыл было рот, чтобы возразить, но потом оглянулся через плечо.
– Ну… только осторожнее… – Но Майкл уже стоял в спальне возле кровати.
Она была бледная. Они всегда были бледными, Лили и Леония, с мягким мраморным сиянием кожи. Но теперь это была бледность лягушачьего брюха, дохлой рыбы на берегу.
Ее глаза провалились и были окружены чернотой. Они смотрели на него, пустые, безжизненные, как и руки без колец, лежавшие на одеяле.
– Кто? – спокойно спросил он. – Шарль?
– Да. – Ее голос был таким же тусклым, как и глаза, и Майкл догадался, что доктор дал ей опиум.
– Это была его идея – попробовать спихнуть ребенка на меня? Или твоя?
Она отвела взгляд и сглотнула.
– Его. – Снова посмотрела на него. – Я не хотела, Майкл. Нет, не то чтобы ты мне не нравился, но…
– Merci, – пробормотал он, но она продолжала, не обращая на него внимания.
– Ты был мужем Лили. Я не завидовала ей, – искренне призналась она, – но я завидовала тому, что вы были как одна душа. У нас с тобой такого бы не получилось, и мне было не по душе предавать ее. Но… – ее губы, и так бледные, сжались и стали невидимыми, – у меня не было выбора.
