В дверях хлева стоял мужчина в голубино-сером сюртуке и глядел на нее. Тогда, на рынке, она не заметила, что у него было красивое, смуглое лицо, хотя взгляд был скорее суровый, а форма подбородка говорила о том, что этот человек не терпит возражений. Впрочем, он приятно улыбнулся ей и отвесил поклон:
– Мадемуазель, я прошу вас пойти со мной.
Майкл работал на винном складе, раздевшись до рубашки, и все равно потел в душном, насыщенном винными парами помещении, когда появился встревоженный Джаред.
– Что такое, кузен? – Майкл вытер лицо полотенцем, на котором остались черные полосы; его помощники разгружали стеллажи возле южной стены, и за самыми старыми бочками за годы накопились грязь и паутина.
– Ты ведь не затащил маленькую монашку в свою постель, Майкл? – спросил Джаред, подняв седые брови.
– Что-что?
– Я только что получил весточку от матери-настоятельницы монастыря Ангелов. Она сообщила, что сестра Грегори, вероятно, была похищена из коровника, и спрашивает, не имеешь ли ты к этому какое-то отношение.
Майкл смотрел на кузена, не веря своим ушам.
– Похищена? – с глупым видом повторил он. – Кому надо похищать монахиню? И зачем?
– Ты меня спрашиваешь? – Джаред принес сюртук Майкла и теперь отдал ему. – Пожалуй, тебе надо отправиться в монастырь и там все выяснить.
– Простите меня, преподобная мать, – осторожно проговорил Майкл. Мать Хильдегарда, сморщенная словно зимнее яблоко, выглядела совсем древней; казалось, что она могла покатиться по полу от одного неосторожного дуновения. – Как вы думаете… возможно ли, чтобы сестра Дж… сестра Грегори могла бы… уйти по своей воле?
Старая монахиня направила на него взгляд, мгновенно изменивший его мнение о состоянии ее здоровья.
– Так бывает, – сухо ответила она. – Однако, – она подняла кверху сухой как палочка палец. – Во-первых, в коровнике были видны следы нешуточной борьбы. Полное ведро молока было не просто опрокинуто, но явно брошено в кого-то, кормушка перевернута, дверь оставлена открытой, и две коровы убежали в огород на грядки. – Второй палец. – Во-вторых, если бы сестра Грегори сомневалась в своем призвании, она была вольна покинуть монастырь, поговорив со мной, и она знала это.
Еще один палец, и черные глаза старой монахини впились в его глаза.
– И в-третьих, если бы она почувствовала необходимость внезапно уйти, не предупредив нас, куда бы она пошла? К вам, месье Мюррей. Она больше никого не знает в Париже, не так ли?
– Я… ну, нет, вы правы. – Он нервничал, почти заикался, смятение и нараставшая тревога за Джоан мешали ему думать.
– Но вы ведь не видели ее, после того как принесли потир и дискос – я с огромной благодарностью выражаю свою признательность вам и вашему кузену, месье, – то есть со вчерашнего
дня?
– Нет, не видел. – Он тряхнул головой, пытаясь привести в порядок свои мысли. – Нет, преподобная мать.
Мать Хильдегарда кивнула. Ее плотно сжатые губы были почти невидимыми среди морщин на ее лице.
– Она говорила вам что-то необычное? Что-либо, что могло бы помочь в ее поисках?
– Я, ну… – Господи, надо ли сообщить ей то, что Джоан говорила про голоса, которые слышала? Наверняка это никак не связано с нынешним происшествием, да это и не его секрет. С другой стороны, Джоан говорила, что собиралась рассказать об этом матери Хильдегарде.
– Вы лучше скажите мне, сын мой. – Голос преподобной матери звучал одновременно кротко и властно. – Я вижу, что она говорила вам что-то.
– Ну, она говорила, преподобная мать, – ответил он, растерянно потирая рукой лицо. – Но я не вижу, как это может что-то объяснить… Она говорила, слышит голоса, – выпалил он, увидев, что глаза матери Хильдегарды сердито прищурились.
Глаза сделались круглыми.
– Что?
– Голоса, – беспомощно повторил он. – Они появляются и говорят ей что-либо. Она думает, что это, возможно, ангелы, но не знает. И еще она видит, когда человек скоро умрет. Иногда, – добавил он неуверенно. – Я не знаю, всегда ли она может сказать.
– Par le sang sacré de Jésus Chsist,
[45] – проговорила старая монахиня, садясь прямо, словно молодой дубок. – Почему же она не… ну, сейчас это не важно. Она говорила кому-нибудь еще об этом?
Он покачал головой:
– Она боялась рассказывать об этом. Вот почему – ну, одна из причин почему – она пришла в монастырь. Она думала, что вы, возможно, поверите ей.
– Я, возможно, поверю, – сухо ответила мать Хильдегарда и покачала головой, отчего заколыхался ее покров. – Nom le Dieu!
[46] Почему ее мать не сообщила мне?
– Ее мать? – глупо переспросил Майкл.
– Да! Она передала мне письмо от матери, очень доброе, там ее мать справляется о моем здоровье и рекомендует мне Джоан – но ведь она наверняка знала!
– Я не думаю, что она… Постойте! – Он вспомнил, как Джоан достала из кармана аккуратно сложенный листок. – Письмо, которое она привезла – оно было от Клэр Фрэзер. Вы говорите о нем?
– Конечно!
Он набрал полную грудь воздуха. Дюжина разрозненных фрагментов внезапно сложилась в понятный узор. Он прочистил глотку и нерешительно поднял кверху палец.
– Послушайте, преподобная мать: во-первых, Клэр Фрэзер – жена отца Джоан. Но не ее мать.
Острые черные глаза моргнули.
– И во-вторых, мой кузен Джаред сказал мне, что Клэр Фрэзер была известна как э-э… Белая Дама, когда жила много лет назад в Париже.
Мать Хильдегарда сердито зацокала языком.
– Ничего подобного! Вздор! Но верно то, что такие слухи действительно ходили, – ворчливо согласилась она и забарабанила пальцами по столу. Пальцы были узловатыми от возраста, но удивительно гибкими, и он вспомнил, что мать Хильдегарда была музыкантшей.
– Преподобная мать…
– Да?
– Я не знаю, связано ли это как-нибудь – вы знаете некого графа Сен-Жермена?
Старая монахиня и без того была цвета пергамента, но тут побелела как кость, а ее пальцы схватились за край стола.
– Да, – ответила она. – Скажите мне – и быстро, – какое он имеет отношение к сестре Грегори.
Джоан в последний раз ударила ногой в дверь, потом повернулась и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Комната была огромная, она занимала весь верхний этаж дома, хотя колонны и балки указывали место, где были снесены перегородки. Пахло там странно, а выглядело еще более странно.
– Дорогой Майкл, защити меня, – прошептала она, перейдя от волнения на гэльский. В углу стояла роскошная кровать с горой подушек и подушечек, с резными столбиками и тяжелыми занавесями и фестонами, расшитыми золотыми и серебряными нитями. Неужели граф – он скажет ей свое имя или, по крайней мере, титул, когда она спросит – регулярно приволакивал сюда молодых женщин для своих порочных развлечений? Ведь наверняка он поставил тут эту кровать не в ожидании появления Джоан – возле кровати стояла всевозможная дорогая мебель с мраморным верхом и ужасными позолоченными ножками, которые выглядели так, словно принадлежали до этого какому-то мифическому существу с большими загнутыми когтями.
