– Хорошо, – сказал он. – Значит, вы готовы лететь на долгое задание?
Джерри пожал плечами:
– Разве на «Спитфайре» долго полетаешь? Или вы придумали способ заправлять самолет прямо в воздухе?
Он сказал это в шутку и в замешательстве увидел, как Рэндолл слегка выпятил губы, словно обдумывая, сказать ли ему, что они нашли способ.
– Я буду летать на «Спитфайре»? – уточнил Джерри, внезапно растерявшись. Господи, что, если это одна из экспериментальных птичек, о которых они слышат время от времени? По его спине побежали мурашки страха и одновременно восторга. Но Рэндолл кивнул:
– О да, конечно. Он самый маневренный, а там наверняка придется часто нырять и увертываться. Мы взяли «Спитфайр II», сняли пару пушек с крыльев и заменили их парой камер.
– Сняли одну пару?
И снова Рэндолл слегка выпятил губы, прежде чем ответил:
– Вторая пара может вам понадобиться.
– О. Угу. Ну, тогда…
Рэндолл объяснил, что Джерри сразу отправится в Нортумберленд, где будет две недели тренироваться с камерами на крыльях, делать снимки выбранных кусков ландшафта с разной высоты. И там консультанты научат его поддерживать камеру в рабочем режиме при плохой погоде. Его научат вынимать пленку, не испортив, в случае, если ситуация вынудит это сделать. После чего…
– Пока я не могу назвать вам точное место, куда вы отправитесь, – сказал Рэндолл. В течение всей беседы он был внимательным, но дружелюбным, иногда даже шутил. Но теперь все следы веселья пропали, он стал смертельно серьезным. – Восточная Европа – все, что я могу пока сказать.
У Джерри упало сердце, и он набрал полную грудь воздуха, чтобы как-то заполнить возникшую внутри пустоту. Он мог отказаться. Но ведь он летчик Королевских ВВС, и этим все сказано.
– Угу, ладно. Могу я повидаться с женой перед полетом?
Лицо Рэндолла немного смягчилось, и Джерри заметил, как капитан машинально дотронулся пальцем до своего собственного золотого обручального кольца.
– Я думаю, это можно устроить.
Марджори Маккензи – Долли для ее супруга – приоткрыла штору. Всего на дюйм, не больше… ну, на два дюйма. Это ничего, в маленькой квартирке темно, будто в угольной яме. Лондон за окном тоже был темный. Она знала, что шторы приоткрыты, только потому что чувствовала в узкой щелке холодное оконное стекло. Она наклонилась ближе, дохнула на стекло. Она не видела запотевшее окно, но кончик пальца скрипел по нему, когда она быстро нарисовала там маленькое сердечко, а внутри букву «Д».
Конечно, все моментально исчезло, но это не важно. Талисман будет там, когда рассветет, невидимый, но действующий, посредник между ее мужем и небом.
Когда рассветет, свет упадет на подушку. Она увидит спящее лицо Джерри: растрепанную шевелюру, заживающий синяк на виске, закрытые, глубоко посаженные глаза, невинную улыбку на губах. Во сне он казался таким молодым. Почти таким, каким и был на самом деле. Ему всего лишь двадцать два года. Он слишком молод для таких глубоких морщин на лице. Она коснулась уголка своего рта, но не почувствовала морщину, которую показывало ей зеркало – ее губы распухли, воспалились; сгибом большого пальца она провела по нижней губе, слегка, туда и обратно.
Что еще, что еще? Что еще она могла сделать для него? Он оставил ей что-то от себя. Возможно, будет еще один малыш – он дал ей что-то, но и она дала ему что-то. Еще один малыш. Еще один, чтобы она растила их одна?
– Даже так, – прошептала она, упрямо сжав губы. Ее лицо было воспалено от его щетины, коловшей во время долгих поцелуев. Они оба не могли ждать, когда он побреется. – Пусть даже так.
Что ж, он хотя бы повидал крошку Роджера. Подержал на руках своего сынишку – и малыш срыгнул молочко на его рубашку. Джерри даже вскрикнул от удивления, но все равно не отдал ей Роджера, а носил его на руках и ласкал, пока мальчик не уснул. Только тогда он положил его в корзинку и снял испачканную рубашку, перед тем как лечь к ней в постель.
В комнате было холодно, и она обняла себя за плечи. На ней была лишь сетчатая майка мужа – он считал, что она выглядела в ней эротично, «развратно» – это слово прозвучало неприлично из-за его шотландского акцента. Тонкий хлопок обтянул ее груди, и соски торчали просто скандально, возможно, из-за холода.
Ей хотелось залезть к нему под бочок, трогать его, гладить; она соскучилась по его теплу. Он уйдет в восемь и сядет на поезд. Тогда только-только рассветет. Но какой-то пуританский импульс самоограничения удерживал ее там, в темноте, озябшую и забывшую про сон. Ей казалось, что, если она смирит себя, свое желание, принесет его в жертву, тогда это укрепит магию, поможет сохранить его жизнь и вернуться к ней. Бог знает, что сказал бы священник о таком предрассудке… Ее воспаленные губы скривились в насмешке. И сомнениях.
Но все-таки она сидела в темноте, ждала, когда холодный, синеватый рассвет заберет у нее Джерри.
Маленький Роджер положил конец ее размышлениям, как это делают грудные дети. Он заворочался в корзинке, немного заурчал, просыпаясь, и тут же сердито заревел, обнаружив мокрую пеленку и пустой животик. Она поспешила через крошечную комнатку к его корзинке; ее груди отяжелели, из них уже капало молоко. Ей не хотелось, чтобы сынишка разбудил Джерри, но по дороге она задела босым пальцем ноги шаткий стул, и он с грохотом упал.
Тут же взметнулись кверху простыни: Джерри вскочил с громким «БЛИН!», заглушив ее сдавленное «Черт побери!», а Роджер перекрыл их обоих пронзительным криком, похожим на сирену воздушной тревоги. И тут же, словно часовой механизм, миссис Маннс из соседней квартиры с негодованием застучала в тонкую стенку.
Голая фигура Джерри метнулась через комнату. Он яростно ударил кулаком по перегородке, отчего та содрогнулась и зарокотала как барабан. Он замер в ожидании, все еще подняв кулак. Роджер перестал верещать, впечатленный таким ударом.
За стенкой была мертвая тишина. Марджори прижалась губами к круглой головке ребенка, сдерживая смех. От него пахло младенческим духом, и она обхватила его, словно большую бутылку с горячей водой. Его нежное тепло и голод заставили ее забыть о недавних размышлениях у холодного окна.
Джерри удовлетворенно фыркнул и подошел к ней.
– Привет. – Он поцеловал ее.
– На кого ты похож? – прошептала она, прижавшись к нему. – На гориллу?
– Угу, – прошептал он в ответ, взял ее руку и прижал к себе. – Хочешь взглянуть на мой банан?
– DZIEN DOBRY.
Джерри в это время садился на стул, да так и замер, глядя на улыбающегося Фрэнка Рэндолла.
– О, угу, – сказал он. – Вот так, точно? Niech się pan odpierdoli. – Это означало по-польски «отъе…тесь, сэр», и Рэндолл от неожиданности расхохотался.
– Вроде того, – согласился он.
Перед ним лежала кипа бумаг, всевозможные официальные формуляры – подтирка, как шутили пилоты. Джерри узнал бумагу, которую подписывают летчики, где надо назвать, кому пойдет их пособие, и еще одну, что делать с телом погибшего, если оно останется и если у кого-то будет время об этом позаботиться. Он уже заполнял однажды все эти бумаги, когда поступил на службу, но теперь его снова заставили это повторить, раз он перешел в разведку. Впрочем, эти бумаги мало его интересовали, он впился глазами в карты, которые принес Рэндолл.
