– Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе – и о моей сестре. Я… я не могу туда поехать. Пока не могу. – Он с силой закусил нижнюю губу.
– Но там у тебя достаточно арендаторов и друзей, – запротестовал Йен. – Я нужен тебе здесь. И я не оставлю тебя одного, понял? Когда ты соберешься домой, мы поедем вместе. – Он повернулся на другой бок и укрылся пледом, давая понять, что разговор закончен.
Джейми лежал с закрытыми глазами, игнорируя пение и треп у костра, красоту ночного неба над ним и гложущую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за упокой души мертвого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.
Душа Брайена Фрэзера все-таки должна существовать, и Джейми не сомневался, что его отец попал в рай. Но наверняка есть какой-то способ почувствовать его, дотянуться до него. Когда Джейми впервые покинул дом и воспитывался у Дугала в Беаннахде, он скучал по дому и страдал от одиночества, но отец сказал ему, что так нужно и что не надо переживать слишком сильно.
– Джейми, думай обо мне, о Дженни и Лаллиброхе. Ты нас не видишь, но мы все равно с тобой и думаем о тебе. Посмотри ночью на небо, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.
Он чуть-чуть приоткрыл глаза, но звезды плавали по небу, их свет был размытым. Он снова крепко зажмурился и почувствовал, как одинокая слезинка поползла по его виску. Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Тоска по дому прошла у него еще тогда, у Дугала. Приехав в Париж, он уже меньше ощущал себя чужим в новом месте. Своим он не станет тут никогда, но жить все равно как-то надо.
Где ты, папа? – думал он с тоской. – Прости меня, папа!
На следующий день он молился на ходу, упорно переходя от одной молитвы Деве Марии к другой, загибая пальцы, чтобы не сбиться со счета. На некоторое время молитвы заняли все его мысли, и его душа ощутила покой. Но потом к нему стали потихоньку проскальзывать изгнанные мысли, краткие вспышки воспоминаний, мимолетные, как солнечные блики на воде. Одни из них он гнал от себя – голос капитана Рэндолла, игривый, когда он взял в руки «кошку», плеть-девятихвостку, – и как у него встали дыбом волосы на теле от страха и холодного ветра, когда он снял рубаху, и слова лекаря: «Я вижу, что он превратил в месиво твою спину, парень…»
Но некоторые воспоминания он бережно хранил, несмотря на боль, которую они причиняли. Ощущение отцовских рук, сильных, крепко державших его. Стражники вели его куда-то – он уж не помнит куда, да это и не важно, – и тут отец внезапно оказался перед ним, в тюремном дворе. При виде Джейми он торопливо шагнул к нему, на его лице были радость и беспокойство, но в следующий момент они сменились шоком, когда он увидел, что сделали с его сыном.
– Тебе очень больно, Джейми?
– Нет, па, все в порядке, скоро все заживет.
С минуту он верил в это, радуясь, что видит отца. Конечно же, все будет хорошо – но тут он вспомнил Дженни, которая привела в дом этого crochaire, жертвуя собой ради…
Эту мысль он тоже оборвал, проговорив «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с тобою» вслух и с отчаянной страстью, удивив Малыша Филиппа, который семенил рядом с ним на своих кривых ножках.
– Благословенна Ты в женах… – подхватил Филипп. – Молись за нас, грешников, и ныне, и в час нашей смерти, аминь!
– Аве Мария, – раздался позади него бас отца Рено, подхватывая молитву, и через секунду уже семь или восемь человек произносили ее, торжественно шагая в ритм, и еще несколько человек… Сам Джейми умолк, чего никто не заметил. Но стена молитвы была для него баррикадой между ним и коварными, лукавыми помыслами, и, закрыв глаза, он почувствовал, что отец идет рядом с ним, и ощутил последний поцелуй Брайена Фрэзера на своей щеке – легкий, словно дуновение ветерка.
Они добрались до Бордо почти на закате, и д’Эглиз с небольшой охраной повез куда-то груз, предоставив остальным знакомиться с прелестями города – хотя знакомство было несколько ограничено тем обстоятельством, что им еще не заплатили. Они получат свои деньги на следующий день, после того как груз будет доставлен.
Йен, уже бывавший в Бордо, направился к большой, шумной таверне со сносным вином и большими порциями.
– Разносчицы тут тоже хорошенькие, – заметил он, глядя, как одно из этих созданий ловко лавирует в толпе среди дерзких рук.
– А наверху что, бордель? – из любопытства спросил Джейми, слышавший несколько историй на эту тему.
– Не знаю, – ответил Йен с сожалением, хотя Джейми был почти уверен, что его друг никогда не был в борделе, отчасти из-за безденежья, отчасти из страха подцепить дурную болезнь. – Ты хочешь потом это выяснить?
Джейми колебался:
– Я… ну… Нет, не думаю. – Он повернул лицо к Йену и говорил совсем тихо: – Я обещал папе, что не стану ходить к проституткам, когда уезжал в Париж. И теперь… Я не смогу это сделать, не… думая о нем, понимаешь?
Йен кивнул, и на его лице читались одновременно облегчение и разочарование.
– У нас еще будет время, – философски заметил он и жестом потребовал еще один кувшин вина. Но разносчица не заметила этого; тогда Джейми протянул свою длинную руку и дернул ее за фартук. Она повернулась, нахмурив брови, но при виде улыбки на голубоглазом лице Джейми решила улыбнуться в ответ и приняла заказ.
В таверне было еще несколько парней из их отряда, и эта сцена не осталась незамеченной.
Хуанито, сидевший за соседним столиком, саркастически изогнул бровь и что-то сказал Раулю на ладино, еврейском диалекте испанского языка. Они оба засмеялись.
– Дружище, ты знаешь, отчего появляются бородавки? – любезно проговорил Джейми – на библейском иврите. – Сидящие внутри человека демоны пытаются прорваться наружу через его кожу. – Он говорил неторопливо, чтобы Йен мог следить за его словами, и тогда Йен тоже расхохотался – как при виде вытянувшихся физиономий двух евреев, так и от слов Джейми.
Бугристое лицо Хуанито помрачнело, а Рауль пристально посмотрел на Йена, сначала на его лицо, потом, подчеркнуто долго, на его промежность. Йен помотал головой, продолжая улыбаться. Рауль пожал плечами, но улыбнулся в ответ, взял Хуанито за руку и потащил куда-то в заднюю комнату, где шла игра в кости.
– Что ты ему сказал? – спросила разносчица, поглядев вслед удалявшейся парочке и снова удивленно посмотрев на Джейми. – И на каком языке?
Джейми с радостью посмотрел в широко раскрытые карие глаза; у него уже болела шея от напряжения, с которым он удерживался, чтобы не наклонять голову и не глядеть в декольте прелестницы. Аппетитная ямка между ее грудей притягивала глаз…
– О, ничего особенного, просто маленькая дружеская шутка, – улыбнулся он. – Я сказал ее на древнееврейском. – Он хотел произвести на нее впечатление и произвел, но вовсе не так, как рассчитывал. Девушка чуточку попятилась от него, а ее полуулыбка исчезла.
