– Хорошо, дружище. Да-да, конечно, разумеется.
– Я ей ничего не расскажу, а ты по-прежнему будешь делать вид, что любишь ее.
– Я не делаю вид, Томас.
Он говорит так сдавленно, что я с трудом разбираю слова. Повернувшись к маме спиной, он прижимается лбом к окну, чтобы она не заметила, как он плачет. Только я могу видеть его слезы. В свете фонаря он кажется постаревшим лет на десять и в то же время выглядит как маленький мальчик. Впервые я замечаю, что он похож на меня.
– Ничего не изменится, – обещает он ласково, но твердо. – Просто мы станем гораздо счастливее, вот увидишь. И то время, что мы провели с тобой в лесу, было замечательным.
Чтобы тоже не разреветься, я спрашиваю без всякого перехода:
– Ты что-нибудь знаешь о Дубе покаяния?
– Конечно! Это самое древнее дерево в мире. Я столько читал о нем и всю жизнь мечтал увидеть… К сожалению, он находится в Христиании, мы не можем туда поехать. Полагаю, он по-прежнему здравствует.
– Почему ты так думаешь?
Я вижу, как мать постукивает по циферблату наручных часов, намекая, что пора заканчивать разговор.
– Объяснять это по телефону очень долго, Томас.
– Скажи маме, что ты рассказываешь мне сказку на ночь, как в детстве, потому что здесь, в больнице, мне страшновато одному.
Он покорно идет на кухню, чтобы не мешать матери смотреть телевизор. И вот, стоя напротив палисадника, я слушаю рассказ, который полностью переворачивает мои представления обо всем: мое видение ситуации, мои сомнения, мою стратегию…
– Алло! Ты слушаешь, Томас?
– Да-да. Ты говорил о ритуале. Что это?
– Знаешь, память у меня неважная… А книги шаманов давно уничтожены. Но начинался он так… Постой… Это было нечто вроде молитвы. Мне надо спросить у твоей матери. Когда-то эти слова так захватили меня, что я повторял их каждую ночь, засыпая, и она тоже их запомнила… Долгое время эта древняя молитва была как бы… знаком близости между нами. Я спрошу у нее, подожди минутку.
Я вижу, как он возвращается в гостиную и шепчет что-то матери на ухо.
Такой реакции я не ожидал.
Она медленно встает, обнимает его за шею и целует так, как в фильмах, которые мне еще рано смотреть.
– Прости, это немного затянулось, – говорит он спустя пять минут, возобновляя разговор, – она не сразу вспомнила.
Я улыбаюсь, слыша его ложь. Это невероятно, что счастье может возникнуть из таких неприглядных вещей: обмана, чувства вины, измены, безнадежности… Воистину Добро рождается из Зла. Не помню, где я услышал эту фразу, но она резонирует внутри с такой силой, что захватывает меня целиком.
– Тебе есть чем записать? – спрашивает отец.
Он произносит молитву нараспев, и я запечатлеваю ее в своей памяти.
На всякий случай прошу его повторить и, поморщившись, делаю запись на свой телефон. Все-таки он жутко фальшивит.
– А мелодия имеет значение?
– Конечно. Деревья чувствительны к звуковым вибрациям, а не к смыслу слов. Но смысл важен для того, кто произносит слова. А кстати, почему ты спросил?
– Просто так, папа. Спокойной ночи.
– И еще… Томас…
Он делает паузу, потом говорит:
– Спасибо.
Игривым тоном, заметным, как он воображает, только ему.
Я отвечаю в той же манере:
– Не за что.
Обычно замкнутые каждый в себе, мы впервые разговариваем как сообщники. По-моему, возникшая между нами мужская солидарность взволновала отца не меньше, чем меня. Он кладет трубку.
Я знаю, что должен сделать. Осталось только выяснить как.
Озарение приходит, когда я замечаю, что в мансарде горит ночник, будто я по-прежнему нахожусь в своей комнате.
22
Я попросил шофера снова отвезти меня в министерство. На каждом пропускном пункте охранники без устали здоровались со мной. Только вооруженный лифтер удивленно поднял правую бровь, увидев резиновую ногу, торчащую из-под моего свитера. Я пожелал ему доброй ночи с самым непринужденным видом.
Едва выйдя из лифта, я вытащил куклу и сказал:
– Добро пожаловать домой, господин министр.
Борис Вигор даже не шелохнулся.
Войдя в огромную белую гостиную, я посадил на диван резиновую игрушку, которую мама подарила мне на мой пятый день рожденья. Усевшись на пол, я приступил к воскрешению.
– Вы здесь, Борис? Мы сейчас находимся в ваших апартаментах в Министерстве, передо мной ваша фигурка, в которую вы вселились во вторник, помните? Потом из вас извлекли чип, ваша душа оказалась в преобразователе энергии, и я убрал моего Вигора в шкаф. Но поскольку мы разрушили Аннигиляционный экран, я предполагаю, что вы нашли свою дочь Айрис в другом мире и теперь всё в порядке. Просто сейчас я хотел бы, чтобы вы вернулись ненадолго и помогли мне спасти тысячи детей, таких же как она. Вы согласны?
Я перевожу дыхание и пристально вглядываюсь в безмятежную физиономию атлетичного рыжего недоумка, одетого в костюм министра поверх формы игрока в менбол. Он по-прежнему не подает признаков жизни. Попытка не удалась. Но я точно знаю, что меня кто-то мысленно позвал. И это был не Пиктон. Я почувствовал это, когда, поговорив с родителями, собирался сесть в лимузин. Я повернул обратно, проскользнул через загаженный палисадник и, согнувшись пополам, добежал до дома. Бесшумно вскарабкавшись по водосточной трубе в свою комнату, я схватил старую резиновую куклу министра и вернулся обратно.
– Борис, я готов сделать то, что для вас важнее всего на свете. То, о чем просила ваша дочь. Посадить в самом лучшем символическом месте желудь. Но за это вы должны мне помочь. Вы знаете, что тут происходит? Вы там, в своем мире, следите за новостями? Грипп-V, вакцины, мутанты…
Кукла по-прежнему неподвижна. В самом деле, у него же нет ни интеллекта, ни знаний Пиктона, а я помню, как тяжело было во вторник обучить его управлять этой игрушкой, хотя она – его точная копия в уменьшенном размере. Тяжело, но у него получилось. И я сказал себе: такой опыт не забывается.
Надеюсь, там ему не запретили возвращаться на Землю. Уж если Пиктон, с его уровнем развития, был вынужден, по его выражению, «перезагружаться», то представляю, как это нелегко для такого дурака, как Борис Вигор. С другой стороны, поскольку большинство умерших – кретины, то, может, среди них он – царь горы. А этот мир, от которого у него остались тяжелые воспоминания, ему опостылел.
Осененный догадкой, я беру горшок с желудем и подношу к его носу, как подносят нашатырь упавшему в обморок.
– Не надо… этого делать… – с трудом произносит резиновый рот.
Бинго!
– Добрый вечер, господин министр, я безумно рад с вами…
