Блум аккуратно ткнул пальцем в ее опухшую челюсть. Под давлением из зубной лунки выделился гной. Кэтрин почувствовала, как он прыснул прямо ей в рот, и ее затошнило. «За что мне все эти страдания? – позже спрашивала она. – Я в жизни муху не обидела. Чем я заслужила такое наказание?»
Во время одного из приемов у Блума она столкнулась с Хейзел, которая тоже пришла к нему на лечение. Ее было не узнать: эта загадочная новая болезнь у некоторых пациентов приводила к жуткому отеку лица, челюсти окружали наполненные жидкостью опухоли размером с футбольные мячи. Видимо, у Хейзел тоже наблюдался такой симптом. Она появилась в сопровождении своей матери и не могла разговаривать. Именно Грейс Винсент, вынужденная быть голосом своей дочери, и сказала Кэтрин, что Хейзел наблюдалась у доктора Блума последние полгода.
Такое сложно было назвать хорошей рекламой профессионализма этого стоматолога. Не успеет лето подойти к концу, как Хейзел в срочном порядке доставят в больницу в Нью-Йорке, где она проведет целых три месяца вдали от своей семьи и Тео, живущих в Ньюарке. Чтобы оплатить ее лечение в больнице, ее мужу пришлось полностью заложить их дом.
Ходили по врачам, тем временем, не только Хейзел и Кэтрин. Кинте Макдональд в Орандже становилось все сложнее и сложнее заботиться о своих малышах. Ее дочке Хелен было уже четыре года, а маленькому Роберту только исполнился год. Кинту беспокоила боль в тазобедренном суставе, которая отдавала по всей правой ноге. Теперь она не просто хромала, а вообще с трудом передвигалась. Она говорила: «Мне казалось, будто у меня одна нога короче другой». Наверное, ей просто чудилось. В конце концов, все 24 года ее жизни ноги были у нее одинаковой длины; с чего бы это могло теперь внезапно измениться?
Тем не менее сил у нее не хватало, особенно с ползающим по дому с сумасшедшей скоростью Робертом, за которым ей было все сложнее поспевать. Она записалась на прием к доктору Хамфрису в ортопедической больнице Оранджа, возможно, по рекомендации Грейс Фрайер. В августе 1924 года Хамфрис сделал ей рентген и принялся внимательно изучать снимок. Во время общего осмотра Кинты он заметил, что «ее тазобедренный сустав функционировал неполноценно», так что он искал проблему именно в этой области.
Ага. Вот же она. Но что это?
На рентгеновском снимке Хамфрис увидел «белую тень», как он ее назвал. Она была специфической, демонстрируя «белые вкрапления по всей кости». Ему никогда прежде не попадалось ничего подобного. Как позже писал Джон Роач об этих сбивающих с толку болезнях: «Вся эта ситуация приводит в замешательство… эта странная и разрушительная [сила] совершенно неизвестна медицине и хирургии».
На самом деле был человек, в точности разгадавший, в чем именно заключалась проблема, – один человек, не считая доктора Шаматольски, который давно дал понять, что «подобные неприятности могли быть вызваны воздействием радия». В сентябре 1924 года доктор Блум, к тому времени уже восемь месяцев лечивший Хейзел Кузер, выступил с речью перед Американской ассоциацией стоматологов по поводу некроза челюсти. Он привел лишь случай Хейзел, да и то вскользь, однако именно он впервые упомянул в медицинской литературе «радиевую челюсть», как он тогда назвал эту болезнь. Он не верил в заверения компании о своей невиновности. Более того, возмущенный их бессердечным ответом на его мольбы о помощи его пациентке, теперь он обещал Хейзел «всю необходимую помощь и поддержку, если против компании будет начато судебное разбирательство».
Можно было бы предположить, что этот новый термин – радиевая челюсть, – а также невиданный диагноз стоматолога захватят умы медицинского сообщества, однако они остались совершенно незамеченными: ни другими стоматологами; ни красильщицами циферблатов, не имевшими доступа к медицинским публикациям; ни врачами вроде доктора Хамфриса в Орандже.
Стоя с рентгеновским снимком Кинты Макдональд в руках летом 1924 года, в полной растерянности, Хамфрис все равно должен был поставить своей пациентке хоть какой-то диагноз. Кинта вспоминала: «Мне сказали, что у меня артрит тазобедренного сустава».
Хамфрис наложил ей на ногу фиксирующую шину, как и полагается в таких случаях, однако, в отличие от ситуации с Грейс Фрайер, улучшения не наступило. Таким образом, тем летом Кинта оказалась закована в гипс от живота до колена с целью обеспечить полную неподвижность ноги в надежде, что это облегчит ее состояние. «Я все еще могла кое-как передвигаться, – говорила она, – с помощью трости».
Однако матери двух маленьких детей от возможности ковылять с тростью толку было мало. Ухаживать за Робертом и Хелен после этого стало еще сложнее. Скорее всего, Кинте помогала ее сестра Альбина, которая до сих пор не обзавелась своей семьей. Теперь сестры жили всего в 15 минутах ходьбы друг от друга в Орандже.
К облегчению Кинты, столь радикальное лечение, казалось, стало приносить свои плоды: «Этот гипс унял боль, и мне стало немного лучше», – вспоминала она. Она старалась не думать о том, что происходит под гипсом, о том, что, как она начала подозревать, «одна нога скукожилась и стала короче другой». Гипс не снимали долгие девять месяцев. Лето сменила осень, и, заметив улучшение, Кинта была благодарна лечению доктора Хамфриса, которое вроде бы помогло.
Время для благодарностей настало самое подходящее. В День благодарения, 27 ноября, Хейзел Кузер наконец выписали из больницы Нью-Йорка, разрешив ей вернуться в Орандж, чтобы побыть с Тео и своей матерью Грейс. Собравшись вместе, они старались быть благодарными за то, что она хотя бы дома.
Она, однако, больше уже не была собой. Она «так ужасно страдала, что казалось, это затронуло и ее разум». Священник Карл Куимби, посещавший семью, чтобы принести им духовное утешение, сказал: «Она переносила нестерпимые муки».
Пожалуй, самым большим благословлением – если думать в первую очередь о Хейзел, – стало то, что в четверг 9 декабря 1924 года она наконец ушла из жизни. Она умерла в три часа ночи у себя дома, рядом со своим мужем и матерью. Ей было 25. К моменту смерти ее тело находилось в столь удручающем состоянии, что родные не позволили друзьям увидеть ее на похоронах.
Властям о ее смерти сообщил Тео. Именно Тео организовал бальзамирование ее изуродованного тела и похороны, состоявшиеся 11 декабря на кладбище Роздейл. Это все, что он мог сделать напоследок для нее, для женщины, которую любил с самого детства.
