Всем он сказал одно и то же. «Он сообщил мне, – вспоминала Грейс, – что в моем организме обнаружено присутствие радиоактивного вещества». «Он сказал мне, – говорила Кинта, – что мои проблемы связаны с присутствием [радия]».
Он сказал мне, что их не излечить.
Чтобы принять такие новости, нужно было сделать глубокий вдох. Вдох… выдох.
«Когда я узнала, что у меня, – вспоминала Грейс, – и что это неизлечимо… – Она замолчала, но потом продолжила: – Я была в ужасе… Я смотрела на знакомых и думала про себя: “Что ж, больше мы с тобой никогда не увидимся”».
У всех девушек были одинаковые мысли. Кинта, направляясь домой к детям: Мы больше с вами никогда не увидимся. Кэтрин, сообщая новости своему отцу: Я больше с тобой никогда не увижусь.
Для Кэтрин, однако, диагноз стал некоторым облегчением. «Врачи сообщили мне, что анализы показали радиоактивность, – вспоминала она. – Я не была так сильно напугана, как ожидала. По крайней мере, теперь я больше не блуждала во тьме».
Вместо этого появился свет. Сияющий, прекрасный свет. Яркий, изумительный свет. Свет, который направил их в будущее. «Диагноз окружного медицинского эксперта, – с характерной для нее проницательностью заметила Кэтрин Шааб, – стал идеальным доказательством для суда».
Слишком уж долго эти женщины ждали правды. Чаша весов наконец склонилась в их пользу. Девушкам вынесли смертные приговоры; однако тем самым их вооружили для борьбы – борьбы за справедливость.
Поставленный диагноз, как сказала Кэтрин Шааб, «дал мне надежду».
II
Власть
Глава 20
Предстояло множество дел. Еще до конца лета Мартланд присоединился к кампании Кэтрин Уайли по внесению поправок в закон о компенсационных выплатах в промышленности. Вместе с тем юридические изменения были лишь частью требований. Девушки, которые теперь понимали, насколько непростительно беспечно компания относилась к их жизням, задавались вопросом, как руководство компании могло считать их расходным материалом. Почему элементарная человечность не побудила их положить конец смачиванию кистей губами?
Грейс Фрайер, к примеру, переполнилась злостью, когда в полной мере осознала своим светлым умом, что произошло. Потому что теперь она слишком уж отчетливо вспомнила тот мимолетный момент, который окончательно утвердил вину компании.
«Не делайте так, – однажды сказал ей Забин фон Зохоки. – Вы заболеете».
Прошло семь лет… И вот она в городской больнице Ньюарка. Теперь она понимала: фон Зохоки знал. Он знал все это время. Но если так, почему он позволял им медленно убивать себя с каждым покрашенным циферблатом?
У Грейс появилась возможность немедленно задать ему этот вопрос лично. Когда Мартланд тестировал ее и Кинту на радиоактивность в июле 1925 года, он был не единственным присутствующим. Фон Зохоки сидел тихонько рядом с техническим оборудованием, когда девушкам сообщили о том, что они умрут. И когда Грейс слушала слова Мартланда – «все ваши проблемы… присутствие радиоактивного вещества», – воспоминание о предупреждении фон Зохоки всплыло в ее памяти.
Еще не оправившись от полученных новостей, Грейс тем не менее выставила вперед подбородок и с типичной для нее решимостью смерила взглядом своего бывшего начальника.
«Почему вы нам не сказали?» – напрямую спросила она.
Фон Зохоки, должно быть, склонил голову. Заикаясь, он сказал что-то вроде того, что «был в курсе этой опасности», а также что «безуспешно пытался предупредить других членов корпорации». Ранее в тот год он сообщил Хоффману, что «намеревался исправить ситуацию, однако встретил сопротивление других членов корпорации, отвечавших за персонал».
Фон Зохоки сказал Грейс: «За этот вопрос отвечал не я, а мистер Роедер. Так как ситуацию контролировал он, [я] не мог что-либо с этим сделать».
Что ж, девушки определенно ничего не могли поделать со своими смертельными болезнями – да и фон Зохоки тоже. Он решил на себе испытать устройство, разработанное им совместно с Мартландом тем летом; возможно, просто ради любопытства, а может, из-за закравшихся подозрений, потому что в последнее время ему нездоровилось. Дыхание фон Зохоки, как оказалось, содержало больше радионуклидов, чем у всех, кого они тестировали до этого.
С самого начала Грейс стойко восприняла свой диагноз. Она была мужественна и не позволила прогнозу Мартланда повлиять на нее. Ей всегда нравилась ее жизнь, и, раз уж на то пошло, теперь Грейс стала ценить ее как никогда высоко. Так что она запрятала диагноз подальше в своей голове и продолжила жить. Она не перестала работать; она не поменяла своих привычек; она продолжала плавать, общаться с друзьями, ходить в театр. «Я не вижу смысла сдаваться», – говорила она.
Что касается Кинты, то, подобно ее подруге Грейс, она, как утверждалось, восприняла эту новость «храбро и с улыбкой». Будучи добрым в душе человеком, Кинта больше переживала не о собственном диагнозе, а о страданиях своих подруг. «Она зачастую выражала беспокойство, – вспоминала ее золовка Этель Брелиц, – потому что остальные были тоже больны». По крайней мере, ей с лечением помогал неизменный доктор Кнеф: летом зубы стали все больше ее беспокоить, и Кинта все чаще полагалась на Кнефа.
Почти сразу же после услышанных новостей Грейс, Кинта и Кэтрин Шааб задумались о подаче иска против USRC с целью раздобыть денег на оплату растущих медицинских счетов. Зная, что Маргарита Карлоу успешно подала на компанию в суд ранее в тот год, они рассчитывали, что и им это не составит большого труда. Начать свою борьбу за правосудие они очевидным образом решили с обращения к Изидору Каличу, адвокату Маргариты. Кинта договорилась с ним о первой встрече. С некоторой тревогой – ничего подобного в жизни раньше она не делала – Маргарита, хромая, зашла к нему в кабинет и изложила суть дела. Адвокат внимательно ее выслушал, а затем сообщил неприятные новости: срок исковой давности по ее претензиям истек.
Новые девушки столкнулись со старой проблемой. Бюро компенсаций рабочим – а именно там компания добивалась рассмотрения уже поданных исков против нее – утвердило для Нью-Джерси пятимесячный срок исковой давности. Маргарита, подавшая в суд через 13 месяцев после ухода из USRC, таким образом, была вынуждена обратиться в федеральный суд, где срок исковой давности составлял уже более щедрые два года. Это прекрасно подходило Маргарите, которая еще долго оставалась работать в компании после ухода остальных девушек, так что, впервые заболев, она все еще была ее сотрудником. Кинта же не работала на фирму с февраля 1919 года. Она хотела подать в суд по прошествии уже более шести лет, опоздав, в соответствии с законом, на четыре года, хотя симптомы у нее появились только в 1923 году, а отравление радием ей диагностировали лишь пару недель назад.
