Результаты проведенного врачами вскрытия получили широкую огласку: борьба девушек за правосудие начала приобретать известность. Именно эта огласка и привела еще одну девушку в кабинет Берри, хотя она тогда еще с ним не работала.
Элла Экерт, подруга Молли Маггии, та самая любящая веселье девушка с вьющимися светлыми волосами, которая вовсю смеялась на корпоративных пикниках, позвонила адвокату из Ньюарка осенью 1927 года. Она была более здоровой, чем любая из пяти судящихся женщин, однако все равно сообщила Берри: «Я потратила по меньшей мере две сотни [2724 доллара в пересчете на современные деньги] на снимки, анализы крови, лекарства и медицинское обслуживание, и все напрасно». Она упала у себя на работе в магазине годом ранее и была вынуждена уволиться, потому что ее плечо так и не зажило. И действительно, Берри увидел, что ее рука «была ужасно распухшей от плеча до самой кисти». Она сказала, что ее мучают сильные боли, и стала молить его о помощи.
Причем помощь эта требовалась не только ей. Элла Экерт в своей любви к веселью доходила по меркам того времени до крайности: у нее был сын от женатого человека, и теперь она воспитывала мальчика самостоятельно. Она не могла себе позволить не работать, не могла себе позволить болеть: ее сын в ней нуждался.
Берри понимал, что их пути еще пересекутся, однако, тем временем, ему нужно было ускоряться со своей работой. Близилась важная дата: 14 ноября 1927 года, когда должны появиться первые показания по делу радиевых девушек. Берри отправил официальную повестку доктору Дринкеру – теперь несговорчивый врач обязан был дать свои показания под присягой.
Именно здесь Берри повстречал своего главного соперника: Эдварда А. Маркли, адвоката страховой компании радиевой фирмы, который руководил защитой компании USRC. Маркли был ростом метр восемьдесят, с каштановыми волосами и карими глазами, в очках. Старший сын в семье судьи, он обладал характерной самоуверенностью и выдержкой. Он был лет на шесть старше Берри – и на столько же лет опытнее.
С самого начала дачи показаний Берри понял, что придется нелегко. Он пытался предоставить суду доказательства, имевшиеся у Дринкера: лживые письма, отправленные Роедером с целью оправдать сдерживание отчета Дринкера; ложные заявления фирмы Департаменту труда. На каждый вопрос, на каждое отдельное доказательство адвокаты USRC реагировали агрессивно.
«Мы протестуем по этому вопросу, – говорил Маркли, – на основании того, что это не имеет отношения к делу».
«Мы протестуем, – говорил Стрикер, – против того, чтобы свидетель говорил о том, что он сказал мистеру Роедеру».
Они затыкали даже и самого Дринкера.
«Мне бы хотелось сделать заявление под запись от своего имени по этому поводу», – спокойно начал врач.
«Прежде чем вы это сделаете, мы протестуем», – тут же вмешался Маркли.
Эти адвокаты назвали подлинные письма «оскорбительным выражением слухов» и выбрали хитрую линию опроса ученого-пионера в этой области и его коллег. Каждому из трех людей, под чьим авторством был выпущен отчет Дринкера, они задавали один и тот же вопрос: «Был ли у вас какой-либо опыт в расследовании отравлений радием?»
Разумеется, все отвечали «нет». Подтекст подразумевался такой: как можно всерьез воспринимать слова столь неопытных «экспертов»? Лишь Кэтрин Дринкер сделала очевидное замечание: «Эта болезнь была обнаружена впервые».
Берри, однако, все это не пугало. Представляя суду отчет Дринкера, он уверенно заявил: «Это лучшее из имеющихся у нас доказательств, которое можно будет использовать в случае, если мистер Роедер “потерял” оригинал».
Адвокаты компании лишь ответили: «Если используется оригинал, то мы, разумеется, протестуем…»
Январь обещал быть тяжелым, без сомнений. Но прежде чем он наступил, всех застало врасплох неожиданное событие. Берри переживал по поводу молодой девушки, что приходила к нему ранее в том году, – Эллы Экерт, которая, как он слышал, лежала при смерти в ортопедической больнице вот уже несколько недель. У нее наблюдались типичные симптомы отравления радием: анемия, белые тени вокруг костей на рентгеновских снимках. Тем не менее, несмотря на эти характерные признаки, доктор Мартланд заметил: «Это крайне загадочный случай, гораздо менее однозначный, чем остальные».
Тринадцатого декабря 1927 года Элла Экерт умерла. Мартланд отыскал ее имя в своем списке обреченных. «М» значит «мертва».
Ранее в тот день она перенесла операцию на своем распухшем плече, во время которой и была найдена разгадка ее странного состояния. Потому что, вскрыв мягкие ткани, врачи обнаружили «кальцифицированное образование, охватывавшее весь плечевой пояс». Это образование было «значительного размера». Для Мартланда, да и для остальных врачей подобная опухоль оказалась в новинку. Ни у одной красильщицы циферблатов, насколько им было известно, ничего подобного не обнаруживалось.
Радий – хитрый яд. Он прятался внутри костей своих жертв. Он дурачил даже самых опытных врачей. И, подобно профессиональному киллеру, совершенствовал методы своей работы. У Эллы образовалась так называемая саркома: раковая опухоль кости. Она стала первой известной красильщицей циферблатов, умершей от подобной болезни, – первой, но не последней.
Ее смерть шокировала пять судящихся девушек: так быстро и неожиданно она наступила. Тем не менее она еще больше мотивировала их сражаться за справедливость.
Двенадцатого января 1928 года начинался суд десятилетия.
Глава 28
«Я с трудом уснула в ночь перед… слушаниями в суде, – писала Кэтрин Шааб, – потому что я, казалось, целую вечность ждала этого дня».
Она была такая не одна. Когда все пять женщин в морозный январский день прибыли в канцлерский суд, их тут же окружили со всех сторон. Репортеры толпились вокруг, ослепляя вспышками фотоаппаратов, а затем расселись в зале суда.
Берри надеялся, что девушки понимают, что ждет их впереди. Он подготовил их, как только мог, вызвав всех их двумя днями ранее, чтобы пробежаться по их показаниям. Вместе с тем психическая устойчивость женщин была лишь частью уравнения: все видели, что их физическое здоровье не в порядке. Последние шесть месяцев сказались на них не лучшим образом. «Состояние некоторых из девушек, – написал Берри, – по-настоящему прискорбное».
Больше всего он переживал за Альбину Ларис. Она не могла выпрямить левую ногу; она не могла даже надеть колготки и туфли, не была в состоянии наклониться. Ее медицинский прогноз, как и у Эдны Хассман, был самым пессимистичным. Вместе с тем горевала она не из-за утраченного здоровья…
