Глава 29
Первой выступала Кэтрин Шааб.
«Одну за другой я преодолела ступеньки, ведущие к свидетельской трибуне, – писала она. – Мне было довольно не по себе давать показания – это оказалось более странным, чем я ожидала. Но я дала клятву».
Как Берри уже делал с ее подругами, он принялся постепенно подводить ее своими вопросами к сути. Она мысленно вернулась в 1 февраля 1917 года, в морозный зимний день, когда она впервые, радостная, вышла на работу. «Молодая женщина сказала мне, – вспоминала она, – чтобы я клала кисть себе в рот».
Берри прошелся с ней по ее мучениям; она рассказала, как стала «очень нервной». Адвокаты USRC, без всякого сомнения, видели в психических проблемах ее уязвимость – наверное, именно поэтому они устроили ей настоящий разнос.
Только она сказала, что смачивала кисть губами «порой по пять-шесть раз [пока расписывала один циферблат], возможно, даже больше», как Маркли встал, чтобы начать свой перекрестный допрос.
«Иногда больше», – начал он.
«Да, сэр».
«А иногда меньше».
«Да, сэр».
«А порой вы и вовсе не клали себе кисть в рот, не так ли?» – воскликнул он, развернувшись всем телом. Должно быть, она замялась. «Так вы не знаете?» – скептически спросил он.
«Я пытаюсь вспомнить», – нервно ответила Кэтрин.
«Это также зависело от вашей кисти, не так ли?.. Кисти же вам предоставляли, разве не так?»
«Да, сэр, нам их выдавали».
«Вы могли взять столько кистей, сколько хотели».
«Нет».
«Вы обращались к [бригадирше], когда вам нужна была кисть, не так ли?» – спросил он.
«Да, сэр, – ответила Кэтрин, – но нам нельзя было ими разбрасываться».
«Разумеется, вы не должны были ими разбрасываться, но вам их выдавали предостаточно, не так ли?»
Вопросы сыпались один за другим. Маркли не упускал ни единой детали и готовил свою следующую атаку еще до того, как Кэтрин, запинаясь, заканчивала отвечать.
Как они уже проделали с Грейс, адвокаты компании с пристрастием допрашивали Кэтрин о ее лечении у стоматолога, а также о том, была ли установлена в начале 1920-х какая-либо связь между ее болезнью и работой. Под столь ожесточенным перекрестным допросом Кэтрин оступилась. Вспоминая про встречу в кабинете доктора Барри, на которой она присутствовала вместе с другими девушками, когда речь шла об отравлении фосфором, она сказала: «Велись кое-какие разговоры по поводу производственной болезни…»
Маркли уцепился за это. «Что вы имеете в виду под кое-какими разговорами?»
Кэтрин осознала свою ошибку. «Я никогда никак себя с этим не связывала», – поспешила объяснить она, однако он не собирался просто так ее отпустить.
Он вспомнил про ее двоюродную сестру Ирен, скончавшуюся в 1923 году. «Вам известно, что доктор Барри сказал ей, что думает, будто это может быть производственная болезнь, не так ли?»
«Ну, у него были небольшие подозрения, что что-то может быть не так», – неохотно признала Кэтрин.
«Он сказал вам о своих небольших подозрениях?» – наседал Маркли.
«Он никогда не говорил мне этого напрямую… Я знаю лишь то, что мне говорили родные».
«Когда они вам такое говорили?» – встрепенулся Маркли, надеясь, наверное, на ответ, который окончательно подорвет позицию обвинения.
«Ну, я не знаю, – парировала Кэтрин, снова взяв себя в руки. – Моя двоюродная сестра так долго болела, я попросту не помню».
Казалось, это никогда не закончится. Она чувствовала себя измученной – настолько, что Бэйкс, присматривавший за больной свидетельницей в своем суде, в один прекрасный момент вмешался с вопросом: «Вы устали?»
Кэтрин, однако, решительно ответила: «Нет. Я стараюсь держать свою спину как можно ровнее, потому что она немного слабая».
Она, должно быть, порадовалась, заметив, что собравшиеся репортеры записывали в своих блокнотах подробности о ее страданиях, внимательно слушая рассказ. Как и на январских заседаниях, зал суда кишел журналистами – их было даже больше, чем тогда, потому что теперь история красильщиц циферблатов приобрела международную огласку.
Репортеры позже составят трогательные описания, как эти женщины давали показания: и Кэтрин, и Альбина, и Кинта выступали в качестве свидетелей. Пресса окрестила их «клубом женщин с грустными улыбками», отметив, что они «сохраняли чуть ли не радостную отрешенность».
Их самообладание резко выделялось на фоне тех, кто наблюдал за процессом. «Женщины слушали, – сообщала одна газета, – с задумчивым стоицизмом, а обычные, видавшие виды зрители то и дело прибегали к помощи носовых платков, чтобы смахнуть слезы, которых они не стыдились».
Как можно было не заплакать, когда Берри принялся расспрашивать Кинту о судьбе ее подруг?
«Были ли вы когда-либо знакомы с Ирен Рудольф?» – спросил он у нее.
«Да, сэр, мы вместе работали на радиевом заводе».
«Хейзел Кузер?»
«Да, сэр».
«Сара Майлефер?»
«Да, сэр».
«Маргарита Карлоу?»
«Да, сэр».
«Элеонор Экерт?»
«Да, сэр».
«Все эти люди мертвы?»
«Да, сэр».
Судя по всему, Грейс попросила, чтобы Берри вызвал ее повторно, потому что она снова встала за свидетельскую трибуну. Она смотрела через весь зал на собравшееся руководство компании USRC, и ее цепкая память ухватилась за одно лицо.
«Мисс Фрайер, – начал Берри, быстренько посовещавшись с Грейс, – летом 1926 года вас обследовал доктор Флинн, и при этом присутствовал еще один врач, которого вы не знали. Видели ли вы этого врача с тех пор?»
«Да, сэр».
«Присутствует ли он сегодня в зале суда?»
Грейс снова посмотрела на руководство.
«Да, сэр».
Берри указал на мужчину, которого она ему назвала.
«Это был мистер Баркер?»
«Да, сэр», – уверенно подтвердила Грейс.
«Известно ли вам, что он является вице-президентом корпорации United States Radium?»
«Тогда я этого не знала», – многозначительно произнесла она.
Баркер присутствовал в тот день, когда Флинн уверял Грейс, будто она более здорова, чем он сам. Он стоял рядом, когда Флинн диагностировал, что у нее нет каких-либо проблем со здоровьем. Эта ситуация наглядно показала степень вовлеченности компании в дела Флинна: сам вице-президент присутствовал на медицинском обследовании девушек.
