Родные Тома назвали такой ход «типичным для компании, оказавшейся припертой к стенке». «Они знают, что им не выстоять, – говорила его племянница Мэри. – Они пойдут на все, что угодно. Они испробуют все средства». К счастью для Тома, уголовное дело против него не пошло дальше нескольких предварительных слушаний; возможно, из-за того, что никаких оснований для этих надуманных обвинений не было.
Подобно всем трусам, оказавшимся прижатыми к стенке, компания решила развернуться и бежать. В декабре 1936 года компания Radium Dial поспешно закрыла свои двери и убралась из города – куда именно, никто не знал. Во всяком случае, из тех, кто остался. Супруги Рид последовали за компанией в новом году, уехав из своего дома на Пост-стрит. Донохью и Перселл больше не будут натыкаться на бывшего начальника девушек, гуляя по городу.
Radium Dial была «вытеснена из бизнеса» новой фирмой Джозефа Келли – Luminous Processes. После почти четырнадцати лет работы компании в здании бывшей школы воцарилась тишина. Больше никакой болтовни девушек, никакого смеха в их темной комнате: лишь пустые помещения, наполненные воспоминаниями обо всем, что случилось.
С уходом Radium Dial Джозеф Келли стал монополистом по производству светящихся циферблатов в маленьком городке Оттава. На дворе, может, и стояла Великая депрессия, но для президента компании дела складывались весьма неплохо. А вот про мужей бывших красильщиц циферблатов такого сказать было нельзя. Им с трудом удалось сохранить работу во время Депрессии, однако в 1937-м удача от них отвернулась. Рабочих со стекольной фабрики Libbey-Owens начали увольнять, и среди них оказались Том Донохью и Альфред Перселл.
Для семейства Перселл, которым нужно было кормить троих детей, это стало сокрушительным ударом. «Они испытывали огромные финансовые трудности», – сказал один из их родных. В итоге Шарлотте пришлось кормить детей бутербродами с горчицей. «Мы довольствовались тем, что имели, – вспоминала племянница Мэри про тот период. – Времена были очень тяжелыми». Вместе с сестрами Шарлотта пришла к решению переехать в Чикаго.
Но даже в большом городе все складывалось непросто. Сын Шарлотты Дональд вспоминал: «Мы ходили в пекарню и выпрашивали вчерашний хлеб. Чтобы не замерзнуть в квартире, мы топили печку углем, который подбирали на железнодорожных путях в Чикаго».
Было тяжело, но в сельском Иллинойсе жизнь стала еще хуже. Перл Пэйн говорила, что «не было никакой стабильной работы, лишь подработки». Тому Донохью не повезло даже с такими подработками. Дом был уже полностью заложен, и у Тома иссякли идеи, где достать деньги. «Том почти обанкротился, – вспоминал его зять. – Кэтрин мучилась от радия – она находилась в шаге от смерти. Боли были невыносимыми, и [он потратил все] на лекарства, чтобы попытаться облегчить ее страдания». Семейный долг составлял теперь порядка 2500 долларов (41 148 долларов). С этим ничего нельзя было поделать. «Какое-то время они получали социальное пособие, – рассказала их племянница Мэри. – [Им было] очень стыдно. Они не хотели, чтобы люди об этом знали».
Вместе с тем в помощи нуждались не только они: очереди отчаявшихся людей выстраивались у бесплатных столовых в Оттаве. Все жили впроголодь. Донохью почти позабыли про свой иск – они боролись за выживание. В любом случае, к весне 1937 года их адвокат, Розенталь, бросил их дело. Позже в этом году планировались слушания перед Промышленной комиссией Иллинойса, однако пока что у женщин не было адвоката, который бы их представлял.
Прошло время. Двадцать восьмого марта 1937 года Кэтрин Донохью вместе со своей семьей отметила Пасху, один из самых главных праздников в католическом календаре. Кто-то подарил Мэри Джейн и Томми, которым тогда было два и почти четыре года соответственно, «игрушечного кролика с запуганным видом». Томми нравилось рисовать, как это любили когда-то его отец с матерью; у него был акварельный набор, с которым он частенько играл.
Кэтрин с благодарностью приняла причастие от пришедшего к ним домой священника – она теперь была не в состоянии ходить в церковь – и помолилась. Праздник Пасхи всецело посвящен воскресению Христа: спасению, надежде и восстановлению разрушенного тела. И поэтому было еще ужасней, когда ее тело продолжило распадаться. «Кусок ее челюсти, – писал Хобарт Пэйн, – проткнул ее плоть и вылез у нее во рту». Она нащупала его языком: какой-то инородный предмет. Кэтрин достала его пальцами со слезами на глазах. Это была ее собственная челюсть. Челюсть.
«Это было просто кошмарно, – вспоминала ее племянница Мэри. – [Она] просто отвалилась. В смысле, она просто… Только подумать, Боже мой. Она даже есть не может! Это очень печально».
Том Донохью был вынужден наблюдать, как его жена буквально разваливается на части у него на глазах. Ужасное зрелище – тем не менее в этот праздник возрождения Том смог возродить как минимум одну вещь: свою жажду правосудия. И он знал, кто нужен Кэтрин, чтобы ей помочь.
Ее подруги.
Том с умом выбрал подругу, к которой обратился первой. Вниз по улице от дома Донохью Мэри Росситер приняла звонок от Тома в своем маленьком домике на Ист-Супериор-стрит. Том попросил ее позвонить бывшим работницам Radium Dial и узнать, готов ли кто-то из них нанять адвоката.
Мэри была из тех, кто «всегда берет быка за рога». Как-то она сама сказала: «Моя бабушка никого не боялась» – и Мэри унаследовала ее отважность. «Мэри была борцом», – рассказывал ее близкий родственник, а другой добавил: «Если она [думала], что может кому-то помочь, то никогда не оставалась безучастной. Она была защитником». Причем не только защитником, но еще и крайне популярной среди бывших сотрудниц.
«Она знала всех девушек, – вспоминал родственник Мэри. – И она стала их настоящим организатором».
Верная себе, Мэри вслед за призывом Тома сразу же взялась за дело, обзвонив всех женщин. И ей стала помогать Шарлотта Перселл; хотя она и жила теперь в Чикаго, она не осталась в стороне, она была верным другом до самого конца. Именно Шарлотта сообщила, что девушки, которым они звонили, ответили отказом: нет, они не станут помогать. Потому что были красильщицы, которые не хотели иметь дело с происходящим. Множество людей в городе отрицали существование отравления радием. «Ими руководил страх, – сказала Олив Витт, – они боялись, что это заразно».
Мэри была раздосадована отношением горожан. «Она говорила, – вспоминал один ее родственник: – ”Никто не хочет нас слушать!” Думаю, ей было обидно». Тем не менее она продолжила попытки договориться с красильщицами, и в итоге несколько девушек все-таки присоединились к борьбе за правосудие. «Мэри не сдавалась. Ей удалось собрать девушек вместе, – рассказывал ее родственник. – Они все были подругами, все трудились сообща ради [Кэтрин]».
