«Как вы видите, – продолжал Келли, – все это делает ситуацию крайне неблагоприятной для нас. Не могли бы вы дать нам совет, как мы могли бы получить защиту? Предоставляет ли штат Иллинойс какие-то программы компенсационного страхования?»
Келли только и думал, как бы защитить финансовые активы своей компании; ему как будто даже в голову не приходило, что страховые компании могли отказывать ему в заключении договора по той простой причине, что его деятельность была слишком опасной, чтобы ее поддерживать. Комиссия прислала ему следующий ответ: «Единственное, что вы можете сделать, так это взять все риски на себя».
Келли решил, что дело того стоит. Вот почему на эти слушания не явились адвокаты страховой компании: потому что Radium Dial не была застрахована. Тридцатого октября 1930 года ПКИ уведомила Radium Dial о нарушении закона о компенсациях трудящимся, который требовал наличия такой страховки; в ответ Radium Dial «была вынуждена предоставить промышленной комиссии денежный залог и гарантии того, что она берет все риски на себя». Тогда-то Radium Dial и заплатила комиссии те десять тысяч долларов, которые Кэтрин с подругами теперь пытались отвоевать для себя. Вот откуда появилась эта ограниченная сумма.
Больше никаких денег не было. Гроссману не удалось отследить другие активы компании, на которые девушки могли бы претендовать; теперь, когда фирма сбежала в Нью-Йорк, Промышленная комиссия Иллинойса не имела юрисдикции, чтобы привлечь к делу средства компании, работающей в другом штате. С финансовой точки зрения это принесло большое разочарование, однако деньги в этом деле были не главным. Они бы сильно помогли, вне всякого сомнения – особенно Тому с Кэтрин, которые в случае победы спаслись бы от нищеты, – однако на данный момент женщинам было гораздо важнее, чтобы то, что с ними происходит, получило официальное признание. Девушек избегали, обвиняли во лжи и мошенничестве; на их глазах компании сошло с рук убийство. Они боролись за правду.
Под непрекращающиеся протесты Артура Магида, которые все были отклонены, Кэтрин принялась рассказывать про то, как они с Шарлоттой, получив свой диагноз, пришли к мистеру Риду. «Мистер Рид сказал, что, как ему кажется, с нами все в полном порядке, – прошептала Кэтрин настолько сердито, насколько позволял ее ослабевший голос. – Он отказался рассматривать наш запрос на выплату компенсации».
Марвел кивнул, захваченный рассказом Кэтрин. «Ее отощавшее тело тряслось», однако она и не думала останавливаться.
«После двух лет работы, – сказала она, вспоминая 1924 год, – у меня появились боли в левой лодыжке, которые затем распространились на бедро. Я неоднократно теряла сознание. По ночам боль становилась невыносимой».
Она поведала, как боль расползлась по всему ее телу: на лодыжки, бедра, колени, зубы; о том, как она стала прикованным к постели инвалидом, не способным есть, не способным заботиться о собственных детях. А затем, в волнении перебирая четки, она сообщила, что больше не может преклонить колени в молитве. С невероятным чувством она описала свои страдания – и не только свои. Кэтрин рассказала суду, как пострадали ее дети.
Закончив давать показания, Кэтрин потянулась за своей сумочкой и достала из нее небольшой футляр, который осмотрительно положила себе на колени. Как они и договаривались с Гроссманом, он спросил у нее про вещественное доказательство, которое она принесла с собой. Кэтрин склонила голову над этим футляром и подняла его своими тоненькими ручками. Все в зале суда таращились, желая узнать, что там внутри. Медленно-медленно она открыла футляр. А затем достала оттуда два фрагмента кости.
«Это куски моей челюсти, – сообщила она. – Я достала их прямо изо рта».
Глава 51
Подруги Кэтрин в зале суда «вздрогнули», увидев у нее в руках кусок самой себя.
Ее кости были приобщены к остальным доказательствам вместе с несколькими ее зубами. После столь шокирующих показаний Гроссман дал ей отдохнуть. Она сидела тихонько на своем стуле, прижимая ко рту платок, и наблюдала, как к столу подошел доктор Уолтер Далич, чтобы дать свои показания относительно нее.
У этого мужчины были крупные черты лица, массивный лоб, толстые губы и темные волосы; он говорил решительно. Гроссман прошелся с ним по стоматологическому лечению Кэтрин, после чего они занялись более общим обсуждением отравления радием. Когда Магид выразил протест против слов Далича о том, что многие красильщицы циферблатов «заболели и умерли с диагнозом, не соответствующим действительности», Марвел его протест отклонил. Судья подчеркнуто добавил: «Это опытный врач, который выступает здесь в качестве эксперта». Казалось, судья был на стороне Далича.
Далич высказал свое экспертное мнение по поводу причины болезни Кэтрин. «Ее состояние, – напрямую заявил он, – было вызвано отравлением радиоактивным веществом».
Заполучив это убийственное заявление, Гроссман принялся задавать один за другим дальнейшие вопросы.
«Как по-вашему, – спросил он, – способна ли Кэтрин Донохью на сегодняшний день заниматься ручным трудом?»
Стоматолог посмотрел на съежившуюся на стуле Кэтрин, которая внимательно его слушала. «Нет, – с грустью в голосе сказал он, – не способна».
«Способна ли она зарабатывать себе на жизнь?»
«Нет», – ответил Далич, переведя взгляд на Гроссмана.
«Есть ли у вас какое-либо мнение по поводу того, является ли ее состояние временным или же оно неизлечимо?»
«Неизлечимо», – поспешил ответить он. Голова Кэтрин поникла: это навсегда.
«Есть ли у вас какое-либо мнение по поводу того, – спросил теперь Гроссман, – смертельно ли это?» Далич замялся и «многозначительно посмотрел» на Кэтрин, сидевшую в считаных метрах от него. Вопрос Гроссмана повис в воздухе, застыл во времени. Пять дней назад, обследовав Кэтрин в Чикаго, трое врачей действительно пришли к выводу, что ее болезнь достигла «неизлечимой, терминальной стадии». Вместе с тем врачи, желавшие по доброте своей ее поберечь, не сказали об этом самой Кэтрин Донохью.
«В ее присутствии?» – спросил, колеблясь, Далич.
Но он уже сказал достаточно. Он достаточно дал понять тем, как выдержал паузу. Кэтрин «всхлипнула, сползла в своем кресле и закрыла лицо» руками. Поначалу по ее щекам покатились безмолвные слезы, но потом, словно она в полной мере осознала всю тяжесть того, что так и не сказал врач, она «закричала в истерике». Она кричала что есть мочи от мысли о том, что оставит Тома и своих детей; от мысли о своей смерти; от мысли о своем будущем. Она не знала; она надеялась. Она верила. Кэтрин по-настоящему верила, что не умрет, – однако лицо Далича говорило о другом; она видела это в его глазах. Она кричала, и ее слабый голос, которым она едва говорила, теперь набрался силы от отчаяния и ужаса. Том «не выдержал и заплакал», слушая крики своей жены.
Этот крик стал переломным моментом; после него Кэтрин уже не могла сидеть прямо. Она обмякла и «упала бы, не подхвати ее стоящий рядом врач». Доктор Вейнер бросился к ней, чтобы удержать, и, увидев это, парализованный случившимся, Том, казалось, пришел в себя. Он подбежал к Кэтрин, безжизненно сидящей на своем стуле. Пока Вейнер нащупывал ее пульс, Том всецело был поглощен Кэтрин. Он обхватил ее голову рукой, коснулся плеча, стараясь привести жену в чувства. Кэтрин вовсю рыдала, ее рот был широко открыт, демонстрируя царившее внутри разрушение – пустоты на месте зубов. Но ей было наплевать, что все смотрят; она видела перед собой только лицо Далича. Смертельно. Это смертельно. Ей впервые об этом сказали.
