«Правосудие восторжествовало! – восторженно объявил Гроссман на слушаниях. – Ни одно другое решение невозможно в свете имеющихся сокрушительных доказательств. Спасибо Господу за правосудие для живых мертвецов».
Шарлотта Перселл сказала с благодарностью: «Это первый лучик надежды, который мы увидели после всех этих лет полной безнадежности».
Это было долгое, очень долгое сражение. Во многих смыслах, эта битва началась двадцать пятого февраля 1925 года, когда Маргарита Карлоу подала иск в Нью-Джерси: она стала самой первой красильщицей циферблатов, которая решила дать отпор.
Победа Кэтрин в суде тринадцать лет спустя стала одним из первых случаев, когда работодателя призвали к ответственности за здоровье его работников. Поразительное достижение этих девушек стало настоящей правовой революцией, переписавшей закон и спасшей многие жизни. Кабинет генерального прокурора, пристально следивший за ходом дела, провозгласил вынесенный вердикт «великой победой».
В Ottawa Daily Times заявили, что именно они сообщили радостную новость Кэтрин Донохью. Когда про вердикт стало известно, один журналист устремился на Ист-Супериор-стрит, 520, чтобы поговорить с женщиной, которая была в центре всего происходящего.
Он застал ее одну: Том забрал детей на прогулку. Она лежала – так как иного выбора у нее не было – на кровати в гостиной, со все так же свободно болтающимися у нее на запястье часами с серебряной каемкой. Когда журналист возбужденно рассказал ей, что вердикт был вынесен на пять дней раньше, Кэтрин захлопала глазами от неожиданности. «Я и не мечтала, что решение будет принято так скоро», – прохрипела она с большим трудом.
Хорошие новости сорвались с уст журналиста: ему не терпелось поделиться этим секретом. Тем не менее Кэтрин была настолько больна, что особо не проявила эмоций в связи со своей победой, она даже не улыбнулась. Том позже поведает, что она «плачет, но почти никогда не улыбается; она разучилась смеяться».
Возможно, она попросту не могла в это поверить. «Она приподнялась на кровати, пытаясь разглядеть записанное для нее решение о выплате компенсации», однако у нее не хватило на это сил. Она улеглась обратно на подушки и, в полной мере осознав случившееся, сразу подумала о Томе. «Первым делом, – написал ретивый журналист, – она высказала желание, чтобы ее муж Том как можно скорее узнал об этом решении».
«Я рада за своих детей и своего мужа, – прошептала Кэтрин. – Выплата поможет [Тому], который уже многие месяцы сидит без работы».
Словно только что вспомнив, она добавила со слабой улыбкой журналисту: «Это уже вторая хорошая новость для нас на этой неделе. Моего мужа только что снова взяли на стекольную фабрику». Некоторым работникам разрешили вернуться на Libbey-Owens, и Тому удалось выбить себе ночную смену.
Репортер все сидел в комнате в ожидании дополнительного материала, и Кэтрин продолжила. «Судья по-настоящему благороден, – сказала она. – Он просто замечательный. Он справедливый. Это многое значит».
Словно мысль о справедливости что-то всколыхнула в ней, на мгновение ею овладела злость. «Это следовало сделать очень давно, – сказала она чуть ли не ожесточенно. – Я страдала. Мне придется страдать и дальше». Она продолжала: «Не знаю, доживу ли я до того, как получу эти деньги; я на это надеюсь. Однако боюсь, что они придут слишком поздно».
Тем не менее Кэтрин подвергла свою жизнь риску не ради себя. Она сделала это ради своей семьи и своих подруг. «Теперь, наверное, [Том] и наши двое детей смогут зажить по полной, – сказала она с надеждой. – Может, я и не доживу до того, чтобы воспользоваться деньгами, однако, [надеюсь], другие девушки их получат вовремя. Надеюсь, они получат их прежде, чем им станет так же плохо, как мне».
Она добавила одно последнее замечание, хриплым шепотом разнесшееся в необычайно тихой, пропахшей мочой комнате, и ее слова были полностью лишены ликования, царившего в зале суда в Чикаго.
«Надеюсь, адвокаты ничего не испортят…» – сказала Кэтрин Донохью.
Глава 55
Через два дня после вынесенного вердикта компания Radium Dial подала апелляцию «на основании того, что решение противоречит имеющимся доказательствам». Предвидя подобный ход, Гроссман совместно с Сообществом живых мертвецов устроил фотосессию для газет и обратился с призывом о сборе средств для Кэтрин. «У нее нет денег, нет перспектив их самостоятельно заработать, в то время как больничные счета продолжают расти, – заявила Шарлотта Перселл. – Боюсь, миссис Донохью умрет прежде, чем ее дело рассмотрят».
Кэтрин была тронута поддержкой подруг, однако больше всего она переживала за Тома. Он тяжело воспринял известие об апелляции. «Он особо ничего не говорит, – поведала Кэтрин Перл, – однако для него это стало огромным стрессом».
Женщины не забывали заручаться поддержкой СМИ в своей кампании за справедливость: Донохью пригласили журналистов Toronto Star к себе домой, чтобы дать интервью. «Эта хрупкая женщина, может, и умирает, – написал репортер газеты Фредерик Гриффин, – однако она продолжает бороться».
Они все боролись – женщины и их сподвижники. Когда Гриффин одним спокойным апрельским вечером посетил дом на Ист-Супериор-стрит, 520, он встретился там со всеми красильщицами циферблатов, подавшими иск, а также с мужчинами, которые их поддерживали: отцом Инез Джорджем; Томом, Альфредом, Кларенсом и Хобартом. Эта безумная трагедия затронула их не меньше, чем их жен и дочерей. «Они все напуганы, – сказал Кларенс про женщин, пока его жена подготавливала Кэтрин в другой комнате. – Они пугаются каждый раз, когда у них начинает болеть в новом месте».
Прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как Кэтрин через силу давала показания, лежа больной в кровати; прошедшие недели сотворили ужасное с ее телом. «Я посмотрел на ее сморщенное лицо, руки, фигуру, бесформенную челюсть, рот, – вспоминал Гриффин, как зашел в ее импровизированную спальню. – Глядя на скелет, просматривающийся под покрывалом, начинаешь сомневаться, что она протянет до конца недели».
Когда же Кэтрин раскрыла глаза и уставилась на репортера, он понял, что в ней гораздо больше упорства, чем он мог подумать. «Миссис Донохью, этот призрак женщины, взяла на себя роль президента этого странного сообщества, – позже писал он. – Она лежит без движения, однако сохраняет деловой вид».
