Путники двинулись по узкой дороге, что вилась среди заснеженных невозделанных полей. Ворота располагались за крепостным рвом, и сбоку от них стояла мощная башня. Над воротами был помещен двуглавый орел, герб кайзера. Увидев отличительные знаки Тевтонского ордена, стражники без лишних церемоний пропустили Штрайтхагена и его спутников.
Сатана устроился у Иоганна на коленях и теперь принюхивался. В этот час, несмотря на холод, в городе царило оживление. Всюду сновали старьевщики с заплечными корзинами, с площади долетали крики торговок, и в кузницах неумолчно стучали молотки. Над морем из крыш и лабиринтами улиц высились церкви Святого Себальда и Святого Лоренца; между домами неспешно нес свои воды Пегниц и делил город на две равные части. В воздухе стоял запах дыма, вареной капусты и конского навоза. Иоганн вспомнил, какое зловоние стояло в Гамбурге летом – в Нюрнберге сейчас пахло куда как приятнее.
Эберхарт фон Штрайтхаген провел их по шумным улицам, рассекая людской поток. Комтурия Тевтонского ордена располагалась недалеко от Шпиттлертора. Это был целый квартал с небольшой церковью, окруженный стеной. Над улицей протянулась крытая галерея, соединявшая квартал с другой церковью. Иоганн спрыгнул с козел и повел напуганную лошадь под уздцы. Прохожие то и дело задевали его, и рука машинально скользнула к кошельку на поясе.
– Когда-то комтурия находилась за пределами Нюрнберга. Но потом городские границы расширили, и теперь мы подобны острову в море неверующих, – рассказывал Штрайтхаген с суровым видом. – Как мне видится, последний оплот немецкого кайзера. Повозку можете оставить здесь, ее потом заведут внутрь.
Он постучал в тяжелые, обитые железом ворота. Стражник недоверчиво оглядел их через смотровое окошко и лишь затем впустил. Путники попали во внутренний двор, облагороженный и засаженный кустами. Со двора открывались следующие ворота, которые вели к каменным домам, обширным пашням и садам. В отличие от шумных улиц за стенами, здесь царил безмятежный покой и воздух был заметно чище. Иоганн выпустил Сатану, и щенок тотчас пометил кусты.
– Недурно, – заметил с одобрением Фауст. – Кайзер щедро вас одарил.
– За это мы содержим самую богадельню в Нюрнберге, наряду с больницей Святого Духа, что на острове, – отозвался Штрайтхаген. – Как вам наверняка известно, наш девиз звучит как «Помогать – защищать – исцелять».
– Причем защищать в первую очередь, – шепнул Вагнер. – В свое время тевтонские рыцари натворили немало бед на Востоке.
Иоганн бросил на него предостерегающий взгляд и подозвал к себе Сатану. Дальше они шли в молчании. Миновали еще несколько дверей и в конце концов оказались в просторном зале. По стенам висели гербовые щиты; мощные колонны поддерживали потолок из дубовых балок, украшенный искусной резьбой. Посередине стоял круглый стол, и за ним сидел, склонившись над бумагами, престарелый рыцарь с заросшим лицом и волосами, выстриженными на манер тонзуры. Вид у него был сосредоточенный и суровый, но, когда он взглянул на вошедших, изможденное лицо его озарилось улыбкой.
– Славный Эберхарт! – воскликнул старик и поднялся. – Часовые уже доложили о вас. – Он перевел взгляд на Иоганна, и улыбка на его лице померкла. – А это, вероятно, доктор Фаустус, магистр, астролог и некромант.
– Первого титула вполне достаточно, – ответил Иоганн и поклонился. – Некоторых званий человек добивается, другие липнут к нему против его воли.
Фауст по-прежнему не знал, чего ждать, и потому вел себя сдержанно. Он показал на Вагнера.
– Это мой ассистент, странствующий схоласт, сопровождает меня в академических целях.
Старый рыцарь кивнул Карлу, не удостоив его особым вниманием, и вновь обратился к Иоганну:
– Что ж, доктор, я не знаю вас лично – только по жутким историям, от которых я, в общем-то, не в восторге. В особенности это касается последней, что дошла до нас из Кёльна. Но, очевидно, есть люди, которые о вас более высокого мнения.
Он показал гостям на стулья. Иоганн с Карлом сели за стол, заваленный пергаментными свитками и бумагами. Сатана между тем забрался под стол и принялся грызть одну из ножек.
– Мое имя Вольфганг фон Айзенхофен, я комтур местного отделения, – продолжал старик. – Я пригласил вас в Нюрнберг, поскольку… столкнулся с проблемой. И один ваш старый друг сказал мне, что вы единственный, кто сумеет эту проблему разрешить.
– Время покажет. – Иоганн пожал плечами, стараясь не показывать внутреннего напряжения. – Для начала было бы неплохо увидеть этого старого друга. Я проделал ради него долгий путь. Может, я и вовсе его не узна́ю…
– Вы как нельзя правы. Возможно, что с последней вашей встречи он… несколько изменился. Но, как он заверил меня, с тех пор прошло немало времени. – Комтур с улыбкой повернулся к Эберхарту. – Что ж, приведите его.
Эберхарт фон Штрайтхаген подошел к противоположной двери и распахнул ее. Там дожидался сгорбленный человек. Иоганн узнал его с первого взгляда.
Он вздрогнул и почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
– Боже правый… – вырвалось у него.
У порога стоял не кто иной, как Валентин.
* * *
Валентин, его единственный друг из Гейдельберга, изменился до неузнаваемости. Это был маленький и сморщенный старик, почти без волос, хотя ему сейчас было около тридцати. Казалось, сама жизнь выжала его и выбросила, как тряпку. Лишь глаза по-прежнему сверкали умом и вниманием. Валентин смотрел на него с презрением, любопытством и…
Иоганн пришел в замешательство.
С любовью… Как такое возможно?
Фауст сидел, прикованный к стулу, не в силах пошевелиться. Неужели это все наяву? Когда они виделись в последний раз, Валентина увозили в железной клетке в Вормс на суд инквизиции. Это было пятнадцать лет назад. Юношу тогда обвиняли в колдовстве, и смерть на костре была неминуема. И вот он стоит перед ним – не тот, что прежде, но живой…
И только потом Иоганн заметил произошедшие в нем перемены. Валентин как-то странно горбился, несколько шрамов пересекали его лицо, а правая рука висела, как у сломанной куклы. Он поднял эту самую руку в знак приветствия.
Рука походила на лапу, двух пальцев недоставало.
– Эти тиски для пальцев – не самое приятное приспособление, – сообщил Валентин и взмахнул рукой, словно тряпичной. Голос его прозвучал хрипло и сухо, как если б горло было чем-то обожжено. – Как и раскаленные клещи, железные прутья или дыба, на которой так медленно ломается крестец.
– Ты… ты жив… – прошептал Иоганн.
– Во всяком случае, часть меня. – Валентин пожал плечами, при этом одно плечо поднялось выше другого. – Меня пытали три недели, дважды в день, утром и вечером. Клещами, крюками, огнем… Но я держался. Я и не подозревал, какие силы во мне сокрыты. – Он криво улыбнулся, и Иоганн заметил, что у него не хватает верхних клыков. – Возможно, ненависть к тебе не позволила мне сдаться, и я отвергал все обвинения. В конце концов меня отпустили. В этом вся прелесть пытки: если выдержишь и не признаешься, в какой-то момент тебя отпустят. – Он скривился от боли и, шаркая ногами, приблизился к столу. – Впрочем, не проходит и дня, чтобы спина и рука не напомнили мне о тех днях.
