В аду…
Карл заботливо склонился над ним.
– Теперь вы должны подумать о себе, доктор. Забудьте о девочке, забудьте…
– Я не могу ее забыть! – вскричал Иоганн.
Он был так обессилен, что голос не повиновался ему, и из груди вырвался лишь тихий хрип.
– Я не могу ее забыть… она… она моя… дочь.
У Вагнера округлились глаза.
– Дочь? Но почему…
В это мгновение Фауст потерял сознание.
* * *
В замке со скрежетом провернулся ключ, и Валентин произнес последнюю свою молитву.
Послышались шаги, затем его подняли, словно куклу. Губы под грязной повязкой расплылись в улыбке.
Они не заметили…
Их было четверо. Валентин чувствовал их руки, когда его уложили на носилки и понесли по коридору. Вновь по туннелям разносились зловещие литании. В воздухе стоял запах масла и дыма. Особенно дыма. Ему нельзя было кашлять – собственный голос мог его выдать.
Вот носилки опустились, и голоса смолкли.
– Мы изловим этого щенка, не сомневайся, – прошипел где-то рядом змеиный голос. – Досадно, что калека не сказал насчет прихвостня. Мои птицы проголодались, и его молодое мясо придется им по вкусу. Но сейчас это не имеет значения. Должен свершиться последний ритуал, третья жертва.
Валентин лежал неподвижно. Когда он передал послание человеку по имени Тонио, что приведет Фауста в назначенное место, ему и в голову не пришло упомянуть Карла. Он и сам не знал почему. Это была скорее последняя его прихоть перед всесильным, необъяснимым злом. Кто этот Тонио? Безумец, собравший вокруг себя таких же безумцев, или нечто большее? В те редкие встречи, что происходили по ночам или в туманных проулках, Валентин не смог проникнуть в его тайну. Что-то невыразимо холодное исходило от этого человека – или скорее рептилии в человеческом обличии. Только глаза его горели, как угольки.
Кто же ты?
Валентин надеялся перед смертью получить ответ. Но потом понял, что после смерти ему не понадобятся ответы, потому что и вопросов никаких не будет. Все это уже не имело значения. А имела значение только Грета, девочка, которую он любил, как родную дочь. Грета, которая придавала смысл его короткой и жалкой жизни. Перед глазами вереницей проносились воспоминания, и они придавали ему сил.
Грета смеется, раскачиваясь на качелях, уцепилась ручонками за веревки и болтает ногами… Грета с разбитой коленкой жмется к нему… Грета с куклой на коленях, перемазанная кашей… «Расскажи еще что-нибудь, дядя Валентин, еще одну историю, а то я не усну!»
С этими образами перед глазами он и хотел уйти из жизни.
И вновь зал наполнился пением, и змеиный голос воспарил над литаниями.
– О, Мефистофель, о, Сатанас, о, Диаболос, о, Ларуа…
Валентин не шелохнулся. Он был совершенно спокоен. Он уже не боялся, потому что знал – жизнь его имела смысл. И смерть его не напрасна. Грета будет жить и обретет отца. Вновь перед глазами поплыли воспоминания.
Грета плещется в бадье, тянет к нему ручонки…
– О, Самуил, о, Азазель, о, Вельзевул…
Они с Гретой скачут на лошади по незасеянным полям вокруг Нюрнберга, и она смеется, заливисто как ручеек…
– О, Ирис, о, Шайтан, о, Уриан…
Грета танцует перед ним, она кружится, и платье ее вьется вихрем… этот смех… ох, этот звонкий смех…
– О, Люцифер, прими третью жертву!
Что-то ударило Валентина в грудь. Но он не почувствовал боли – только тепло разлилось по всему телу.
Он смеялся, и душа его возносилась к небу.
Где-то внизу, в покинутом уже мире, кто-то закричал от злости и разочарования, и Валентин понял, что в этот раз они переиграли дьявола.
* * *
Иоганн видел сон.
На безоблачном небе сияло летнее солнце. Вокруг гудели мухи и пчелы, а над полями гулял ветер, такой мягкий, словно нежной рукой кто-то гладил по лицу. Рядом лежала Маргарита и напевала старую детскую песенку.
Наберите зелени, что в саду растет, нашей Гретхен под венец – время-то не ждет…
Они лежали в своем укрытии, недалеко от городских стен, где вокруг каменного креста была утоптана рожь.
– Когда мы вырастем, ты на мне женишься, Иоганн? – ласково спросила Маргарита. – Ты будешь беречь меня, отныне и вовек?
Иоганн улыбнулся и взял ее за руку.
– Я буду беречь тебя, обещаю. Отныне и вовек.
– Как ты… – Маргарита смахнула золотистую прядь с лица. Воздух дрожал от зноя. – Как ты…
Внезапно голос ее переменился, он зазвучал низко и гулко, словно доносился из колодца и принадлежал кому-то чужому…
Чему-то неизмеримо злому.
– КАК ТЫ УБЕРЕГ МАРТИНА? ТЫ ПРЕЗРЕННЫЙ ТРУС! НИЧТОЖЕСТВО!
В это мгновение солнце скрылось за облаками, и на лицо Маргариты легла тень. Черты ее исказились, и теперь это было лицо Мартина, синьора Барбарезе, Тонио, Жиля де Ре…
Жиль де Ре, прекрасный рыцарь.
– Лучше я изловлю сразу двоих; одного буду убивать, а второго заставлю смотреть, – сказала Маргарита, и губы ее расплавленным воском стекли на землю.
Иоганн хотел закричать, но из груди вырвался лишь клекот. Его отрезанный язык лежал перед ним в пыли.
Раздался гром, возвещая скорую грозу, рожь волнами колыхалась на ветру. Послышались шаги, резкие, словно коса секла по траве. Кто-то шел через поле, ш-ширх, ш-ширх, шаги все приближались…
Ш-ширх, ш-ширх…
Еще ближе.
Ш-ширх, ш-ширх…
– Кто боится черного духа? – спросила Маргарита, и голос ее звучал хриплым шепотом.
– Никто, – отозвался Иоганн.
– А если он придет?
– А мы прочь сбежим!
Ш-ширх, ш-ширх… ш-ширх, ш-ширх… ш-ширх…
Полил дождь. Иоганн вскочил и бросился бежать. Капли хлестали его по лицу. Через некоторое время он вдруг понял, что в страхе совсем позабыл о Маргарите.
Когда он обернулся, ее уже не было.
– Маргарита! – прокричал Иоганн сквозь грозу и ветер. – Маргарита, где ты?
Он стал озираться в отчаянии. Вон она! Она стояла посреди ржи и махала ему. Но когда Иоганн бросился в ту сторону, там оказалось лишь пугало. У пугала были черные глаза-пуговицы, острые как иглы.
– Где ты? – прокричал Иоганн.
– Я в аду, – ответила Грета, его дочь, пугало с глазами-пуговицами. – Найди меня в аду.
И неуклюже побежала на ногах-метелках. Она все уменьшалась, стала точкой на горизонте, пока дождь наконец не смыл ее. И только голос еще разносился над полями.
