– Если не можешь составить гороскоп, то хотя бы погадай по руке, – предложил Петер, прервав размышления Иоганна. Он рассмеялся и протянул ему руку. – Да только у меня в жизни было столько поворотов, что никакой ладони не хватит.
Иоганн взглянул было на ладонь Петера, но что-то его остановило. После того случая в крестьянском доме в Алльгое он никому не гадал по руке. В тот раз увидел скорую смерть на ладони мальчика – и до сих пор не понимал, как это произошло.
– Ну, давай же, – уговаривал Петер. Он подмигнул Иоганну. – А то я решу, чего доброго, что ты просто зазнаёшься.
Нахтигаль, хоть поначалу и сомневался в нем, наконец-то воспринял его всерьез. Иоганн был ему благодарен и не хотел обидеть своим отказом. Так что он поддался уговорам и склонился над его ладонью. Пальцы у Петера были длинные и изящные, как и ожидалось от скрипача. Холм Луны и ребро ладони имели четкие контуры, что также говорило о склонности к музыке. Линия жизни была неровная и часто ветвилась.
Иоганн раскрыл было рот, как вдруг его охватило то же странное чувство, что и тогда, в крестьянском доме. Линии на ладони словно ожили, и на мгновение он ощутил исходящий от них жар. Необъяснимый ужас пробрал его до самых костей. Юноша отшатнулся и выпустил руку Петера, точно обжегся. Но он уже знал, что все это означает.
Приближение смерти.
– Что такое? – спросил Петер, сбитый с толку его реакцией. – Что-то скверное? Ты весь дрожишь.
– Нет-нет… – Иоганн тряхнул головой. – Просто мерзну по ночам, вот меня, видимо, и лихорадит.
– Хм, еще бы тебя не лихорадило… – Петер ухмыльнулся. – Саломе просто дьяволица. И не думай, будто я ничего не вижу. Между вами ведь что-то есть. Хотя… разве можно тебя винить? – Он рассмеялся и хлопнул Иоганна по плечу. – Смотри только, чтоб Эмилио не прирезал тебя ночью. Эти южане чертовски ревнивы.
Иоганн заставил себя улыбнуться.
– Мы с ним уже всё уладили по-мужски.
– По-мужски?.. Ого! Что ж, тогда ладно, – Петер подмигнул ему. – Ну так что ты прочел по моей ладони, великий хиромант?
Иоганн прокашлялся и стал объяснять Петеру изломы на линии жизни, интересный изгиб по линии головы. Посулил ему большое будущее на музыкальном поприще и обрисовал темное прошлое, каким видел его из рассказов Эмилио. Он приложил все свои умения, и Петер был впечатлен. Когда Иоганн закончил, скрипач нахмурил лоб.
– Такого обо мне не рассказала бы даже любимая матушка, помилуй Господи ее душу, – проговорил он. – Мое почтение! Нам бы следовало предлагать твои услуги зрителям. За деньги, само собой. Как ты на это смотришь?
– Надо подумать, – слабым голосом ответил Иоганн. Он быстро поднялся и зашагал прочь. Ему вдруг стало тошно.
– Мне, видно, придется поговорить с Саломе, – бросил Петер ему вслед. – Так она вконец тебя истощит, и я опять останусь без фокусника!
Иоганн шагал словно в тумане. Вокруг костров сидели торговцы и паломники, они смеялись и пили. А юноша до сих пор видел перед собой мерцающие линии на ладони Петера.
И молился, чтобы это и вправду оказалось лихорадочным наваждением.
* * *
Чем ниже они спускались, тем становилось теплее. Иоганн заметил, что и пахло по эту сторону Альп совсем иначе. Ветер приносил с собой ароматы цветов и трав и едва уловимый солоноватый запах моря. По обеим сторонам еще высились горы, но уже не такие высокие и крутые. Даже цветы здесь росли другие, юноша прежде таких не видел. Небо подолгу бывало ясным, и лишь изредка случались ливни.
Впервые с тех пор, как сбежал от Тонио, Иоганн почувствовал себя свободным. Он старался не думать о том, что увидел на ладони Петера. Тот выглядел здоровым и полным сил – Иоганн решил, что тем вечером у него вполне могло разыграться воображение. Все-таки он не знал, что в действительности сталось с тем мальчиком из Алльгоя.
Лишь изредка, бессонными ночами, юноша вспоминал Маргариту, маленького Мартина и то жуткое сборище в лесу под Нёрдлингеном. Саломе помогала ему на время оттеснить мрачные мысли. Она постоянно придумывала что-то новое, давала сковать себя цепью или завязывала ему глаза. Иоганн на все соглашался. И не спрашивал, почему Саломе не противилась, когда он изливал в нее свое семя. Должно быть, она не могла иметь детей или же принимала какие-то снадобья.
Каждую ночь Иоганн был словно под дурманом, который рассеивался лишь с предрассветными сумерками. Поэтому на протяжении дня он чувствовал себя совершенно разбитым. И все же уверенность его во время представлений неуклонно росла. Радость публики придавала ему сил. Однако настроение портилось день ото дня. Гордыня, которая проявилась еще в детские годы, все чаще сменялась приступами гнева. Если на выступлении что-то шло не так, он вымещал злобу на Эмилио и на остальных. И ночами, когда они спали с Саломе, их игры зачастую походили на борьбу, в которой Иоганн выходил победителем.
Вечерами и в паузы между представлениями юноша продолжал упражняться с ножом. Теперь он метал его с удивительной меткостью и с такой силой, что Эмилио лишь качал головой. После того ночного разговора они, несмотря на частую ругань, стали друзьями. Хотя Саломе по-прежнему стояла между ними незримой стеной.
– Удивительно, как метко ты научился метать всего за пару недель, – с одобрением отметил Эмилио. – У тебя и вправду талант. Только не надо бросать с такой силой. На тебя просто страшно смотреть, – он рассмеялся. – Можно подумать, ты каждым броском хочешь кого-то убить.
«Наверное, так оно и есть», – подумал Иоганн. И метнул нож в дерево, точно в дупло от выпавшего сучка.
Очень скоро они стали включать этот номер в свои представления. Под изумленные возгласы зрителей Иоганн метал несколько ножей в Саломе, привязанную к дощатой стене. Всякий раз нож вонзался в сантиметре от ее лица или груди. Риск был смертельный, но Саломе, казалось, испытывала удовольствие. Она ни разу не вздрогнула и смотрела на Иоганна с улыбкой и даже вызовом. Ему самому нравилась эта сладкая дрожь, ощущение зыбкой грани между жизнью и смертью. Словно опьяненный, юноша бросал ножи, один за другим, понукаемый необъяснимой яростью. Нож, полученный от Тонио, он в представлениях не использовал, хоть и не мог объяснить почему. Возможно, причиной тому был нелепый страх, что клинок каким-то непостижимым образом пронзит сердце Саломе. Иоганн так и не выяснил значение странных букв, выгравированных на рукояти.
Спустя еще неделю перед ними раскинулось, словно море, огромное озеро. Путники двинулись с восточной его стороны и скоро добрались до Вероны. Иоганну еще не доводилось видеть таких городов. Дома патрициев, внушающие трепет своими размерами, стояли посреди римских дворцов и древних развалин, свидетелей давно минувших дней. Здесь была громадная полуразрушенная арена, издавна служившая местным жителям каменоломней. Когда-то там сжигали еретиков, теперь же изредка устраивались театральные постановки. Иоганн знал, что итальянцы, в отличие от суровых немцев, любили роскошь и все яркое, кричащее. Вся страна виделась ему старой пьяной потаскухой, вульгарно накрашенной, но еще не растерявшей остатков былого очарования.
