Через некоторое время за столом разгорелись пылкие дискуссии, в которых Иоганн и Валентин принимали самое деятельное участие. Иоганн давно не чувствовал себя так хорошо. Он наелся досыта, вино развязало ему язык, а разговоры касались самых разных тем. Они обсуждали и прошлогодний рейхстаг в Вормсе, который утвердил вечный мир, и труды Петрарки, и глобус некоего Мартина Бехайма, который был изготовлен в Нюрнберге несколько лет назад и не имел себе равных по точности.
Иоганн так увлекся, что даже не заметил, как сзади к нему подошли. Только когда на плечо ему легла чья-то рука, он оглянулся и вздрогнул.
Перед ним стояли Йодокус Галлус и Конрад Цельтис.
– Почтенный коллега, – обратился ректор к Цельтису, – позвольте представить вам выдающегося студента. Его имя Иоганн Фауст.
Цельтис улыбнулся. Вблизи он выглядел куда дружелюбнее, чем тогда, за кафедрой в часовне.
– Так-так, Фаустус, рожденный под счастливой звездой! – Он усмехнулся и кивнул на Галлуса. – Очевидно, ты изменил свое имя на латинский манер? Как и почтенный Йодокус Галлус, который вообще-то именуется Ханном… Как, впрочем, и я. – Он подмигнул Иоганну. – Все же Цельтис звучит лучше, чем Пикель. Хоть я не вижу ничего дурного в этом орудии, которое вгрызается в породу, как мы – в науку
[40]. Откуда ты, мальчик мой?
– Из… Зиммерна, – ответил Иоганн. Ему по-прежнему было трудно придерживаться той лжи, к коей он прибегнул в день своего зачисления. – Мой отец трудился на виноградниках, – выдумал он с лёту.
– Занятно, – воскликнул Цельтис. – Мой отец тоже был виноделом. Это в чем-то нас роднит. Как видишь, не нужно быть королевским отпрыском, чтобы постигать знания этого мира. И разве не сказано: «In vino veritas»? – Он усмехнулся. – В таком случае этот зал есть обитель мудрости.
Иоганн молился про себя, чтобы Цельтис не задавал больше вопросов о его прошлом. Но, к его облегчению, ученый переменил тему.
– Из семи искусств какая дисциплина больше всего тебе по душе? – полюбопытствовал он.
– Ну, вопрос не такой уж и простой, – медленно промолвил Иоганн. Он чувствовал, что этим ответом, возможно, изменит свое будущее. – Я думаю, семь свободных искусств составляют единое целое, которое готовит нас к дальнейшему обучению. Но, в сущности, это не что иное, как орудие, подводящее нас к истинным вопросам. Вопросам, на которые не могут ответить ни юриспруденция, ни медицина, ни даже теология.
– Истинные вопросы? – Цельтис нахмурил брови. – Как это понимать?
Иоганн сглотнул. Он понял, что зашел слишком далеко. Валентин беспокойно заерзал на стуле, и доктор Галлус, стоя позади Цельтиса, бросил на юношу предостерегающий взгляд. Но отступать было поздно.
– Думаю, если мы хотим познать этот мир, нам следует отринуть старые знания и задаться новыми вопросами, – продолжал он. – Вопросами, на которые мы не найдем ответов ни в нынешних дисциплинах, ни в античных трудах.
– Хм… – Цельтис склонил голову. – Но разве не в том подходы гуманизма, чтобы обращаться к знаниям древности?
– Греческие и римские ученые, несомненно, далеко продвинулись, но и время с тех пор не стояло на месте, – уже более уверенно возразил Иоганн. – Перед нами открываются новые миры, и потому нам следует задаться новыми вопросами.
– Полагаю, мы наслушались глупостей, – вмешался ректор Галлус и шагнул вперед, чтобы остановить Иоганна.
Но Цельтис удержал его.
– Подожди, друг мой. Иногда за глупостью скрывается крупица мудрости. Ведь говорят, что дети и безумцы часто вещают истину… – Он вновь повернулся к Иоганну и с улыбкой спросил: – И что же это за новые вопросы? – Очевидно, ему пришлась по душе дерзость юного студента.
Иоганн колебался. Он подумал о книгах синьора Барбарезе, о чертежах Леонардо да Винчи, военных машинах и летательных устройствах, о латерне магике, которую они мастерили с Валентином. Ему вспомнились многочисленные вопросы, которые крутились с тех пор у него в голове. Но Иоганн не посмел досаждать Конраду Цельтису. Вопросов было великое множество – слишком много, чтобы обрисовать в нескольких предложениях, не говоря уж о том, чтобы ответить на них. Для этого потребовались бы недели, месяцы и даже годы.
Цельтис не сводил с него вопрошающего взгляда. И внезапно Иоганн понял, о чем мог бы спросить прославленного ученого. До сих пор ни в одной библиотеке он не нашел записей о том странном имени, которое Арчибальд вывел собственной кровью. Может, Цельтис что-нибудь знал о нем? Попытаться, во всяком случае, стоило.
– Недавно мне попалась заметка, – начал Иоганн. – И там был упомянут некий Жиль де Ре. Похоже на французское имя, хоть я и не уверен. Но больше я ничего о нем не узнал, его имя словно бы стерто из хроник. Может, это какой-то мыслитель или философ, о котом я еще не слышал, и Церковь умалчивает о нем? Может, он сумел бы ответить на все наши вопросы?
– Жиль де Ре? – Цельтис вдруг изменился в лице и заметно побледнел. – Где ты увидел это имя? – От его голоса пробирала дрожь. – Скажи, откуда тебе известно о нем?
– Я… уже и не помню, – пробормотал Иоганн. Внезапно ему стало не по себе, он почувствовал, что краснеет. – Где-то в библиотеке.
– Как бы там ни было, лучше поскорее забудь это имя. Оно не сулит ничего хорошего.
– Но… – начал юноша.
– Ты веришь в существование зла? – неожиданно спросил Цельтис. – Я не имею в виду зло, которое в той или иной форме присутствует в нашей жизни. Это не вор, который срезает у прохожего кошелек, и не алчный грабитель, что поджидает в темном проулке, не мошенник и не предатель… Я имею в виду зло в его абсолютной форме, как противоположность всему доброму, каким видели его последователи манихейства. Ты веришь в его существование?
Иоганн нахмурил лоб.
– Боюсь, я не понимаю…
– Что ж, окончательных выводов я пока не делал, – продолжал Цельтис, – но если зло действительно существует, то в лице Жиля де Ре оно нашло идеальное воплощение. Его имя вычеркнуто из истории, и это к лучшему. Однако сейчас я бы хотел поговорить о более приятных материях. – Он смерил Иоганна суровым взглядом. – Занимайся усердно, юный Фауст. И прежде чем обращаться к своим новым вопросам, получи ответы на старые.
С этими словами Цельтис развернулся и оставил Иоганна наедине со своими мыслями.
16
До конца вечера юноша пребывал в каком-то трансе. Он по-прежнему вступал в дискуссии, но говорил и двигался точно марионетка, ничего не сознавая. И как ему только в голову пришла такая чушь! Его удостоил вниманием один из величайших умов Германии, учитель при дворе курфюрста – и он только и догадался, что спросить об этом дурацком имени. И в довершение всего развенчал все, на что опирались идеи гуманизма. В общем, выставил себя полным дураком! Валентин без конца качал головой.
