Глянув на меня, Том пожимает плечами. У нас нет времени на споры.
– Я не знаю, сколько мы там пробудем, – допив кофе, говорю я.
Кофе такой крепкий, что его можно использовать в качестве средства для удаления краски.
– Ничего, эта неделя у меня свободная, – отвечает Танас. – Я не был в Кукесе, зато Дрита посещала его.
– Что ты знаешь о Кукесе? – спрашиваю я девушку.
Она встревоженно смотрит на Танаса.
– Там плохо? – Я перевожу взгляд с Танаса на Дриту.
– У этого города сложилась определенная репутация, – отвечает Танас. – После падения коммунизма Албания переживала нелегкие времена.
– Люблю препятствия. – Том потирает руки.
Танас и Дрита смеются.
– Нам везет с погодой, – говорит Танас. – Шоссе чистое, снега не было уже пару недель.
– Тогда поехали? – нетерпеливо говорю я.
Пейзаж меняется. Унылые поля Северной Европы остались позади, зимнее солнце освещает каменистые равнины. При других обстоятельствах Алессия наслаждалась бы этой краткосрочной поездкой по европейским магистралям, однако рядом Анатолий, за которого ее вынуждают выйти замуж. К тому же по возвращении в Кукес ей придется встретиться с отцом. Скандал неизбежен, но в глубине души она знает, что отец сорвет гнев в основном на матери.
На опасной скорости они мчатся через мост. Под ним течет широкая река, напоминая Алессии о Дрине – и о море.
Море. И Максим.
«Он подарил мне море».
Увидит ли она его еще когда-нибудь?..
– Прибрежные районы Хорватии очень живописны. Я веду здесь дела, – говорит Анатолий, нарушая тишину, воцарившуюся между ними после отъезда из Загреба.
Алессии все равно, какие там у него дела. Те времена, когда ее это интересовало, прошли. К тому же как жена – порядочная албанская жена – она не должна задавать вопросов.
– В моей собственности здесь несколько домов, – с волчьей ухмылкой заявляет Анатолий.
Алессия осознает, что он пытается произвести на нее впечатление, совсем как в их первую встречу. Она отворачивается и смотрит на воду, мыслями возвращаясь в Корнуолл.
Ехать по Тиране откровенно страшно: пешеходы имеют дурную привычку идти по дороге, а по «кольцу» едут все подряд – машины, грузовики, автобусы – и каждый лезет вперед. Постоянное ожидание столкновения выматывает, подобной дороги до Кукеса мои нервы просто не выдержат. Том то и дело стучит рукой по приборной панели и кричит на пешеходов и водителей. Это бесит.
– Твою мать, Том, заткнись уже! Я пытаюсь сосредоточиться.
– Прости, Треветик.
Лишь чудом мы выезжаем из центра без повреждений. На магистрали я немного расслабляюсь, но еду медленно – здешние водители непредсказуемы. На выезде из Тираны стоит впечатляющее здание в неоклассическом стиле, похожее на свадебный торт.
– Что это такое? – спрашиваю я.
– Гостиница, она строится уже много лет, – отвечает Танас и, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида, пожимает плечами.
Несмотря на февраль, долины зеленые, среди полей то и дело встречаются приземистые дома с красными крышами.
Танас рассказывает краткую историю Албании – и кое-что о себе. Его родители пережили падение коммунизма и выучили английский язык по Би-би-си, хотя этот канал и был запрещен при коммунистах. Становится ясно, что все англоязычное пользуется у албанцев большим уважением. Они хотят поехать в Англию. Или в Америку.
Том и я обмениваемся многозначительными взглядами.
Дрита что-то тихо говорит Танасу, и он переводит. Оказывается, в 2000 году Кукес номинировали на «Нобелевскую премию мира» – за то, что принял тысячи беженцев во время Косовской войны.
Это я уже знаю. Я помню, с какой гордостью Алессия рассказывала мне о Кукесе и Албании в корнуолльском трактире.
Ее нет со мной два дня, а кажется, будто от меня отрезали часть тела.
«Где ты сейчас, любимая?»
Мы выезжаем на ведущую к Кукесу дорогу и вскоре поднимаемся к холоднейшим из голубых небес, все выше и выше, прямо к величественным заснеженным пикам Албанских Альп и горным хребтам Шар и Кораб. Здесь есть ущелья с чистейшими бурными реками, скалистые каньоны и высоченные обрывистые кручи. Здешние земли кажутся нетронутыми, первозданными, и лишь современная магистраль выбивается из общей картины. Порой попадаются деревушки с глиняными домами. Дым из труб, заснеженные стога сена, козы и сушащееся на веревках белье – все это страна Алессии.
«Девочка моя, надеюсь, у тебя все хорошо. Я скоро заберу тебя».
Чем выше мы поднимается, тем холоднее становится. Я передаю руль Тому, чтобы спокойно послушать музыку и пофотографировать окрестности. Танас и Дрита сидят тихо, любуясь видами и слушая группу «Хасл и Дрон», верещащую по стереосистеме с моего айфона.
Выехав из огромного тоннеля, мы оказывается прямо среди горных пиков. Они покрыты снегом, деревьев здесь почти нет. Танас поясняет, что после падения коммунистического режима стало нечем топить печки, и в некоторых местах жители вырубили весь лес подчистую.
– А я решил, будто мы забрались уже так высоко, что деревья здесь попросту не растут, – признается Том.
Посреди этой скалистой глуши стоит пункт приема оплаты за проезд, и мы пристраиваемся в конец очереди из нескольких потрепанных машин.
Звонит мой телефон. Удивительно, что сигнал проходит даже в этих горах Восточной Европы.
– Оливер, что случилось?
– Прошу прощения за беспокойство, Максим. Со мной связалась полиция. Они хотят поговорить с твоей… э-э… невестой, мисс Демачи.
«Значит, теперь это известно и ему».
– Как ты знаешь, Алессия вернулась в Албанию, так что им придется подождать, пока она снова не приедет в Лондон.
– Я тоже так думаю.
– Они еще что-нибудь сказали?
– Они нашли твой ноутбук и кое-что из музыкальной аппаратуры.
– Отлично!
– Дело будет вести лондонская полиция. Похитители мисс Демачи подозреваются и в других преступлениях.
Том искоса глядит на меня.
– Их уже передали? – спрашиваю я Оливера.
– Насколько мне известно, нет, сэр.
– Держи меня в курсе. Я хочу знать, когда их передадут лондонской полиции. Или вдруг отпустят под залог.
– Да, сэр.
– Скажи там, что мисс Демачи вернулась в Албанию по семейным делам. Все остальное в порядке?
– Все тип-топ, сэр.
– Тип-топ? – фыркаю я. – Отлично.
Я завершаю разговор и вручаю Тому пять евро для оплаты проезда.
Полиция, видимо, взялась за дело всерьез, раз уж Данте и его подручный еще за решеткой. Хорошо бы этих засранцев заперли навсегда.
