И на встрече глав Евросоюза в Ницце консервативные правительства Италии и Испании боролись, как львы, чтобы добиться в Европейском совете такой же поддержки, как у Германии и Франции. И вот перетягивание каната в Ницце закончилось тем, что Франция, Италия, Германия и Великобритания получили равное число голосов.
Какой шанс был упущен из-за этого «письма восьмерых»! Сплоченная позиция Европы могла бы содействовать тому, чтобы Америка удержалась от роковой ошибки. Хотя, разумеется, если учесть, что в США тогда возобладало доверие к непроверенным мнениям иракских перебежчиков и широко распространялось представление о войне как о легкой прогулке, мысль о том, что на них оказал бы влияние голос единой Европы, кажется сомнительной. И тем не менее, так мы вообще не имели шанса быть услышанными в Вашингтоне.
Поскольку я первым заявил, что Германия не станет ввязываться в авантюры, хотя, впрочем, и не ожидает никаких авантюр, мне пришлось вслед за тем в одиночку выдерживать обрушившийся на меня огонь критики со стороны медийных средств. Позицию Франции сначала изложил тогдашний министр иностранных дел де Вильпен, выступивший на Совете Безопасности ООН. Де Вильпен в своей речи очень остро критиковал Пауэлла, что принесло ему — а это далеко не обычное явление — аплодисменты присутствовавших членов Совбеза. Когда затем Жак Ширак на основании всего происшедшего на Совете Безопасности ООН окончательно сформулировал свое «нет» войне с Ираком, нас оказалось уже двое. И стало легче держать удар, чем каждому по одиночке. А тем более, когда российский президент тоже вошел в наш антивоенный альянс. И в конце концов лишь словесные завитушки адресовались к нам из Вашингтона. Однако любые выпады из американских правительственных кругов, нацеленные на европейских противников войны, с жадностью подхватывались немецкими средствами массовой информации, как, например, слова Дональда Рамсфелда о том, что немцы и французы — это «старая Европа», которая никому не нужна в борьбе с Ираком.
Нет, от ошибок никто не застрахован — ни политик, ни уважаемая газета. И все-таки я не припомню, чтобы хоть одна из немецких газет, выступавшая за участие Германии в этой войне и все более принимавшая на веру любые доводы из Вашингтона, принесла затем извинения своим читателям за подобное освещение событий. Нет, ни одна немецкоязычная газета не достигла таких высот, как «Нью-Йорк таймс» и — последовавшая ее примеру — «Вашингтон пост». Жаль! Ни один из захлебывавшихся собственным боевым духом комментаторов, между тем, не остался верным своей позиции до конца. Их воодушевления хватило лишь до начала войны и до первых военных триумфов. Они ликовали, будучи на стороне победителей, когда Буш в куртке военного летчика стоял на палубе авианосца «Авраам Линкольн» у американского берега, отправляя в мир свою «Mission accomplished»
[25]. Бывает полезно перечитать архивы.
При таком положении дел в начале войны и при охватившей весь мир соответствующей атмосфере не удивительно, что я вновь и вновь задавался вопросом: сумею ли я отстоять занятую позицию, как в правительстве, так и во всей стране? В тот момент очень важную роль для меня сыграли отношения с президентом Франции Жаком Шираком, которые становились все более дружественными. Это помогало противостоять барабанной дроби внутри страны и за ее пределами. Ширак держался стоически, даже под ураганным ветром с Атлантики. Никакие угрозы бойкота французских вин или другой продукции Франции, никакие самые абсурдные попытки его опорочить не сломили мужество этого человека. Вспомним хотя бы нелепую идею, рожденную в США в патриотическом порыве: переименовать Pommes frites, называемую в Америке french fries, во «freedom fries»
[26]. В кафетериях палаты представителей на самом деле последовали этому призыву и переименовали картошку, однако со временем все потихоньку вернулись к прежнему названию.
Для себя я решил, что скорее уйду в отставку, чем соглашусь на компромисс по этому вопросу. Отойти от решительного отказа участвовать в иракской войне я считал категорически невозможным. Ширак был настроен не менее решительно, но он — как представитель одного из пяти государств, обладающих правом вето, — хотел, открыто отстаивая свою позицию в Совете Безопасности, дождаться результатов работы в Ираке инспекции ООН по вооружениям. Конечно, Ширак располагал и своими сведениями, которыми его снабжали французские секретные службы. Но и для него уверенность в том, что моя позиция — после речи Чейни — остается неизменной, была не менее важна, чем для меня согласие с Францией по этому вопросу. К тому же российский президент Владимир Путин все сильнее дистанцировался от становившейся все более вероятной американской политики, имеющей целью вторжение в Ирак. При обменах мнениями между Шираком, Путиным и мной наш «тройственный союз» обретал все большую динамику в политической конъюнктуре.
С Жаком Шираком за последние восемь недель до начала иракской войны я интенсивно общался более дюжины раз — по телефону и при личных встречах. В своих консультациях мы прежде всего обменивались обоюдными подтверждениями, что по вопросу об Ираке мы едины — без всяких «если» и «но».
Мне вспоминается ноябрьский — 2002 года — саммит НАТО в Праге, когда интерес публики подогревался гротескным вопросом: пожмут ли друг другу руки Буш и Шрёдер? Этому предшествовал отказ Рамсфелда в Варшаве подать руку министру обороны Германии Петеру Штруку. Итак, на встрече в Праге для некоторых репортеров первоочередным был вопрос о рукопожатии — да или нет? При традиционном «семейном фотографировании» я стоял непосредственно позади Буша, который повернулся ко мне и со словами: «Вот чего все сейчас ждут!» протянул мне руку и рассмеялся. Очень типично для него — такова была его личная манера общения с людьми.
На следующем заседании НАТО я выступил с речью и еще раз прояснил свою позицию. Эта речь, как потом выяснилось, была воспринята с вниманием, и прежде всего частью американского генералитета. Я настаивал, что акцию Enduring Freedom необходимо довести до конца, и подчеркивал, что на этом надо сосредоточить все силы. Интервенция в Афганистан была еще очень далека от завершения в нашу пользу. И я предостерегал от новых начинаний, которые отвлекают от собственно борьбы с терроризмом и скорее ослабляют, чем укрепляют антитеррористическую коалицию. Это были простые и ясные слова, и они нашли отклик у американских военных, которые тоже выступали с предостережениями о том, что не следует взваливать на себя дополнительную ношу.
Доклады инспекторов ООН по вооружениям на заседаниях Совета Безопасности в конце января и в течение февраля показывали, что в кооперировании с иракским режимом налицо прогресс. Ханс Блике и шеф МАГАТЭ Мохаммед Эль-Барадей сообщали о том, что не найдено никаких доказательств наличия оружия массового поражения и существования программы по производству атомного оружия. Это явно противоречило высказываниям Колина Пауэлла от 5 февраля. Ширак, Путин и я — в полном согласии с большинством Совета Безопасности ООН — были убеждены, что есть шанс предотвратить войну: еще более интенсивные инспекции. Продолжение и расширение инспектирования давало нам шанс выиграть время — время, необходимое, с одной стороны, для того чтобы усилить поддержку работы инспекторов, и, с другой стороны, для того чтобы расхождения, наметившиеся в «коалиции послушных», углубились. Блэр и Аснар подвергались сильному давлению со стороны общественности. Блэру пришлось разбираться и с мощным противодействием внутри собственной Лейбористской партии. По всей Европе гражданские и общественные объединения массово выходили на улицы.
