Красно-зеленая коалиция правильно расставила акценты, но не смогла из-за актуального соотношения сил в нашем обществе и в бундесрате пробиться с предложенной реформой. Теперь остается надеяться, что облаченное значительно большей властью правительство большой коалиции со всей решимостью сдвинет с места осмысленную и всеобъемлющую реформу здравоохранения и позаботится о том, чтобы первоклассная в европейском масштабе немецкая система сохранилась и еще долго могла быть финансируемой.
Перелистывая свои записи, я то и дело испытываю состояние дежавю. И снова вижу перед собой людей, с которыми был очень близок. Например, Йоханнеса Рау. Я отношу его к числу действительно великих федеральных президентов — в одном ряду с незабвенным Густавом Хайнеманном. Речь, с которой Рау выступил в Берлине в 2000 году, так актуальна, как будто была написана в наши дни, в 2006 году. Ее заголовок: «Без страха и без грез: сообща жить в Германии». Эта речь посвящена проблеме недостаточной интеграции живущих среди нас более семи миллионов иностранцев и, в частности, тому, как они изменили наше общество. Имеет смысл, сказал Рау, поразмыслить над тем, что это за совместное проживание в нашей стране. И он заострил вопрос: что означает ставшее ныне популярным выражение «параллельное общество»? Противопоставление «мы здесь» и «эти тут», сказал он, невыносимо в демократическом обществе. И еще он добавил: если явные неонацисты могут говорить о «свободных национальных зонах», то это «сигнал тревоги для правового государства и демократии и повод устыдиться всем настоящим патриотам».
Федеральный президент Йоханнес Рау все годы своего президентского срока был для нас голосом совести. Ему всякий раз удавалось вырвать нас из ежедневной политической суеты. Никогда не переступая границ своих полномочий, он, тем не менее, постоянно имел четкую и ясную позицию даже в самых актуальных дебатах. И он очень многого добивался исключительно силой слова, а словом он умел распорядиться, как мало кто другой. Когда он скончался, менее чем через год после окончания президентских полномочий, все в нашей партии, как и многие вне нашей партии, понимали — мы потеряли выдающуюся личность в немецкой социал-демократии и большого человека в немецкой политике.
И, конечно же, Рудольф Шарпинг относится к людям, сыгравшим важную роль в том, что период моего канцлерства, а вместе с тем возвращение к власти немецких социал-демократов, не стало лишь эпизодическим явлением. На посту министра обороны он был незаменим всякий раз, когда надо было брать на себя ответственность за внешнюю политику и отстаивать нашу позицию перед союзниками в Косово. То, что удалось отстоять нашу линию и в охваченной сомнениями фракции СДПГ, и в коалиционном правительстве, стало возможным, в первую очередь, благодаря его деловому, очень рациональному поведению. Как пример назову и начатую им реформу бундесвера. Это было его решение — следовать по многим существенным направлениям программе, которую разработала специально назначенная комиссия под руководством бывшего федерального президента Рихарда фон Вайцзекера, но настаивать на своем несогласии по одному пункту — отмена всеобщей воинской повинности де-факто, как запрограммировала комиссия.
Я тоже противник отмены всеобщей воинской повинности и связанной с ней альтернативной службы. Бундесвер очень сильно интегрирован в общество, он всеми своими корнями связан с миром гражданских людей, и это в существенной мере благодаря всеобщему призыву.
Таким образом, Рудольф Шарпинг имел мою полную поддержку, когда в ходе острейших дебатов с представителями СвДП и с зелеными по вопросу о всеобщей воинской повинности не дал ввести себя в заблуждение. Мне, как и прежде, жаль, что он, последовав не лучшим советам, постепенно пришел в глазах общественности к тому имиджу, который перевесил его заслуги и его успешную работу на посту министра обороны. Мне пришлось преодолеть себя, чтобы с ним расстаться. Но только он сам мог изменить ситуацию, если бы своевременно начал действовать. И все-таки, что остается? Его деятельное участие в принятии важнейших решений, его ответственные поступки, когда надо было дать ответ на нападение террористов на США 11 сентября 2001 года, когда надо было вводить войска в Косово и в Афганистан и принять участие в военной акции Enduring Freedom — а для всего этого требовалось добиваться согласия бундестага.
Только на таком основании могло последовать наше «нет» войне в Ираке. Твердый отказ от участия в военной версии развития событий со стороны федерального правительства, канцлера и министра иностранных дел, несомненно, повлиял на исход федеральных выборов 2002 года. Наш внешнеполитический курс находил бесспорную поддержку у большинства жителей нашей страны. Во внутренней политике поддержка имелась, но не в таком масштабе. Об этом я уже написал и назвал причины. Конечно, большое значение имело и то, как мы преодолели последствия катастрофического наводнения на Эльбе и Одере: спокойно, решительно и с максимальной быстротой. Люди, затронутые катастрофой — об этом свидетельствуют данные всех исследований — были уверены, что они могут рассчитывать на свое правительство, если дело дойдет до крайности.
Два важных фактора — «нет» войне и энергичные действия при наводнении века — оказались решающими, и претенденты из лагеря консерваторов недооценили их важности. Наводнение нанесло нам ущерб порядка десяти миллиардов евро, не говоря уже о том, что на востоке эта беда постигла людей, которые только-только поверили, что теперь наконец они смогут вздохнуть спокойно, как вдруг они вновь оказались чуть ли не у разбитого корыта. Было совершенно необходимо дать пострадавшим ясный сигнал, что ответственные политики не бросят их в беде. Нам нельзя было никоим образом ввязываться в разговоры о том, кто потерпел миллиардные убытки. Отсюда и наше предложение профинансировать восстановление инфраструктуры — разрушенные жилые дома, размытые улицы, сорванные мосты и уничтоженные железнодорожные трассы — с переносом на один год запланированной нами второй стадии налоговой реформы. Так можно было избежать дополнительной новой задолженности Федерации. За неимением собственных идей, оппозиция с этим согласилась, хотя и не постеснялась заявить, что после выборов все это будет отменено.
Предположительно и комиссия Хартца способствовала реформированию рынка труда, во всяком случае она создала атмосферу, которая, по опросам последних месяцев перед выборами, постепенно менялась в пользу нашей коалиции. Петер Хартц предложил вполне завершенную концепцию из тринадцати основных пунктов, которая была представлена на рассмотрение комиссии, совершенно разнородной по своему составу. И у этой комиссии, названной потом его именем, концепция Хартца получила единогласный вотум доверия. Я знал Петера Хартца по его деятельности в концерне «Фольксваген». Во времена, когда я состоял в президиуме наблюдательного совета (1990–1998 гг.), по предложению тогдашнего председателя президиума концерна Фердинанда Пиеха к делу был привлечен Петер Хартц. И вскоре Хартц своими инновационными разработками по моделированию рабочего времени создал себе доброе имя далеко за пределами концерна.
Петер Хартц светился от оптимизма, когда в мае 2002 года он знакомил нас с результатами отчета комиссии. Он хотел привлечь к делу все общество в целом — так, чтобы безработица стала темой для размышлений каждого человека. Никому нельзя, подчеркивал он, от этой темы отмахиваться — дескать, это дело не мое и не я за это в ответе. Он называл это задачей для всех «профи нации», причем подразумевались не только политики, менеджеры, предприниматели и профсоюзные деятели. В тот же ряд он ставил ученых, педагогов, журналистов, людей искусства, служащих социальных учреждений, а также представителей объединений и инициативных групп безработных. Он хотел всех взбодрить и нацелить на прорыв. При этом Хартц требовал покончить с плаксивостью и преодолеть унылые настроения.
