Неимоверное количество приезжих, которое потребовалось бы для сохранения баланса между молодежью и стариками в Германии, само по себе демонстрирует, насколько нелепо предположение, что наши демографические проблемы можно решить с помощью массовой иммиграции. Как минимум два аргумента свидетельствуют об утопичности такой идеи. Во-первых, Германия существует не в безвоздушном пространстве. Германия постоянно и все более жестко конкурирует с другими промышленно развитыми странами, главным образом в Западной Европе, которым тоже хотелось бы, чтобы к ним приезжали наиболее образованные и владеющие местным языком иммигранты. В такой ситуации возникает реальная опасность, что бывшие колониальные державы могут вновь развязать торговлю людьми — в ущерб странам третьего мира. Мы могли бы «скупать» элиты, высококлассных специалистов, которые, между тем, очень нужны у себя на родине — для поиска путей выхода из бедности и из зависимого положения. И, во-вторых: если мы попытаемся посредством массовой иммиграции компенсировать падение рождаемости, то обременим свое собственное общество новой проблемой — как интегрировать такую массу чужестранцев? Наше общество к этому не готово. Даже при нынешнем, куда более скромном потоке приезжих, требуется большое напряжение сил, чтобы справиться с этой задачей. Мы нуждаемся в иммиграции, однако в соразмерных количествах, чтобы общество, подобное нашему, смогло ее «переварить».
Я выдвигал предложения по созданию такой регулируемой иммиграции. Чтобы оживить постоянно затухающую дискуссию о проблемах иммиграции в Германии, я, как уже упоминалось, объявил о введении так называемой грин-карты для специалистов в области информационных технологий. Я был уверен, что это поставит в затруднительное положение оппозицию, безнадежно запутавшуюся в своей реакционной иммиграционной политике. Впервые оппозиция не могла, делая ставку на людскую зависть и ненависть к иностранцам, выступить против интеграции приезжих в нашу социальную систему. Оппозиционеры оказались перед мощной фалангой противников: им противостояли политики, все просвещенное общество, и в первую очередь представители экономических кругов, остро нуждающиеся в притоке высококвалифицированных кадров.
Конечно, правила предоставления грин-карты были еще слишком бюрократизированы. Тем не менее так или иначе в Германию приехало более 17 тысяч специалистов, преимущественно из Восточной Европы и Индии. Но все же, из-за ограничительного характера грин-карты, а также вследствие кризиса на новых рынках, от которого более всего пострадали информационные технологии и технологии связи, количество привлеченных специалистов оказалось меньше, чем я ожидал. Одной из причин, без сомнения, стал тот факт, что для успеха в таких делах нужна репутация. Ни Германия, ни большинство других европейских стран до сих пор не сумели себе заработать необходимую репутацию — как по степени открытости общества, так и по духу интернационализма, в чем, по общему мнению, пока еще лидируют США.
Кроме того, в Соединенных Штатах гораздо лучше развита система предоставления стипендий. Если кто вознамерится в будущем заинтересовать работой в Европе ученых, скажем, из Индии или из Азиатского региона, то ему придется предоставить в их распоряжение такую систему школ и вузов, которая могла бы, не уступая лучшим университетам США, обходиться без платы за обучение. А если кому-то удастся существенно увеличить в наших вузах число студентов из стран второго и третьего мира и вдобавок по окончании обучения дать им возможность продолжить образование в Германии или как-то иначе привязать их к нашей стране еще на определенное время, то такой человек добьется результата, который в «ново-немецком» языке зовется «Win-Win» и означает: «победили оба», обе стороны оказались в выигрыше. И только такой результат станет фирменным знаком Европы, символом европейской позиции по этому вопросу.
По сути дела Европа должна предлагать — экономике, науке и культуре — не маскируемое материальными соблазнами «похищение» чужих элит, а возможности для обмена при многообразии взаимовыгодных предложений, чтобы люди могли в течение какого-то времени опробовать свои силы в ином культурном окружении, а затем, с новым опытом и новыми идеями, возвратиться на родину. Я убежден, что обмен и сотрудничество — именно тот ресурс, который, при всех связанных с его реализацией трудностях, позволит добиться гораздо большего, чем любой имперский жест.
Приведенный ряд цифр из разных регионов по всему земному шару в общем позволяет определить основные направления просвещенной европейской политики: внутренней и внешней, нацеленной на сохранение мира. Внутренняя политика должна ориентироваться на дальнейшее социальное выравнивание. В своей внешней политике просвещенная Европа должна серьезно заняться проблемами социальной разбалансированности, чтобы нашу планету не занесло, как машину на вираже. Собственно, ради этого необходимо совершенствовать и улучшать эффективность механизма под названием «Европа». Нам, европейцам, — раньше, чем кому-то может казаться, — предстоит самим уточнять: в каких областях международной политики от Европы потребуется взять на себя особую ответственность.
Однако ситуация осложняется наличием двух принципиально различных мнений о целях европейского единства. На одном полюсе, представленном в первую очередь Германией и Францией, действуют те, кто видит будущий Евросоюз непременно как союз политический. Политический союз полагает своей целью передачу основных государственных функций объединившихся стран — в сферах экономики и финансов, внутренней политики и права и, обязательно, во внешней политике и в обеспечении безопасности — на наднациональный, общеевропейский уровень. На противоположном полюсе представлен взгляд на Европу прежде всего как на общий рынок. Участникам общего рынка нужны лишь общие правила экономического регулирования, тогда как политические функции в значительной мере должны и в дальнейшем оставаться в ведении отдельных национальных государств. Этот подход характерен для Великобритании. Популярность этой идеи растет и среди восточноевропейских стран — членов ЕС: после крушения Варшавского договора они обрели суверенитет и им трудно решиться на передачу своих суверенных государственных прав на европейский уровень.
Британская политика в отношении Европы, на которую я возлагал большие надежды, очень меня разочаровала. И причиной тому в меньшей степени личные качества действующих политиков, но в значительной мере — особенности британского менталитета. Любому немецкому правительству следует иметь в виду, что в Британии все еще распространены и весьма устойчивы имперские взгляды. К тому же особые отношения между Британией и США мешают участию британцев в созидании общеевропейского будущего. Гораздо охотнее, чем другие страны, Великобритания готова предвосхищать намерения США и ставить их во главу своей европейской политики.
В самом начале своего канцлерства я полагал, что германо-французские отношения можно дополнить британской компонентой, создав своего рода треугольник. Это предположение было иллюзией. И в обозримом будущем от Великобритании не стоит ждать особой заинтересованности непосредственно в европейских процессах. Напротив: эта страна продолжит свои попытки утвердиться в роли посредника при трансатлантических отношениях — даже в ущерб объединению Европы.
