Избиратель рассуждает просто: если уж внутри самой партии есть сомнения и далеко не все социал-демократы убеждены в правильности политики реформ — а реформы, между прочим, сопряжены с определенными трудностями для населения, — то с какой стати им, избирателям, поддерживать такую политику? Кроме того, стратегия весьма заметной части левого крыла СДПГ была направлена на создание ситуации, при которой реально могла возникнуть новая партия левых. Я понимал, что разлад между мною и частью СДПГ можно преодолеть, только если удастся улучшить взаимопонимание между партийным руководством и ведущими функционерами. Чтобы наладить отношения, требовалось создать более близкую эмоциональную атмосферу. Но тогда возникла бы новая трудность: меняя стиль работы и стиль общения, нельзя допускать изменений в содержательной части политики — по той простой объективной причине, что в противном случае теряются основания для доверия федеральному канцлеру.
Чтобы сконцентрировать силы на руководстве правительством, я должен был отказаться от руководства партией. По моему глубочайшему убеждению, в партии был лишь один человек, обладающий личным авторитетом, достаточной стойкостью и лояльностью — Франц Мюнтеферинг. В моем первом кабинете Мюнтеферинг занимал пост министра транспорта, строительства и жилья, а в конце 1999 года — после ухода Лафонтена — он вернулся к партийному руководству в качестве генерального секретаря. С началом второго срока нашего пребывания у власти он стал председателем парламентской фракции СДПГ. В январе 2004 года я посвятил Мюнтеферинга в свой план: передать ему руководство партией. Мое предложение он встретил чуть ли не с испугом, во всяком случае ответил он решительным отказом. Он считал, что тем самым начнется мой постепенный отход от дел и позиция главы правительства на важной стадии проведения реформ будет ослаблена. Конечно, такой аргумент произвел на меня впечатление. Я вновь погрузился в сомнения, тем более что мне нравилось быть председателем партии. Если учесть мою биографию, то упреки в том, что мне, дескать, не хватает эмоциональной связи с партией, которые часто раздавались в нашем обществе, совершенно безосновательны.
За все годы работы в партии и ради партии я никогда не испытывал трудностей в общении с ее рядовыми членами, хотя, пожалуй, возникали проблемы с группой функционеров, путавших твердость в политике и косность в мышлении. Стараясь придать новый импульс развитию СДПГ, я время от времени совершал перестановки в ее руководстве. Но все-таки от своего плана в отношении Франца Мюнтеферинга я не отказался. В этом вопросе я упорствовал, поскольку был убежден: только так можно положить конец безответственным действиям некоторых руководителей земельных и окружных партийных организаций. И в конце концов Франц позволил себя уговорить.
6 февраля 2004 года эта новость должна была быть обнародована. Накануне вечером ко мне в Ведомство канцлера пришел Вольфганг Клемент. Мы с ним долго разговаривали наедине, обсудили вопросы трудового законодательства и общее положение дел. Однако о нашей с Францем договоренности я не сказал ни слова. Странная это была ситуация, я чувствовал себя не в своей тарелке: мы с Францем условились, что своих заместителей по партийному руководствуя проинформирую непосредственно перед официальным заявлением, а нарушить данное обещание я не мог. Впоследствии Вольфганга это очень обидело — и я его понимаю. Но если бы я поделился с ним, то мне пришлось бы поставить в известность и других заместителей, и тогда уж нам точно грозила бы утечка информации. Эффектом неожиданности рисковать было нельзя, и, не желая того, я обидел Вольфганга.
Прежде чем проинформировать своих замов, я переговорил с двумя самыми уважаемыми людьми в СДПГ: с Гансом-Йохеном Фогелем и с Эрхардом Эпплером. Они оба были настроены скептически, однако, приняв во внимание мои аргументы, сказали, что готовы поддержать мою позицию. Это значительно облегчило задачу мне и Францу, и мы пошли на решительный шаг.
О нашем решении мы вместе объявили на пресс-конференции в Берлине. Общественность была потрясена — включая и журналистов, которые всегда обо всем информированы лучше всех. Конечно, удалось это исключительно потому, что о нашей с Францем договоренности не стало известно заранее — еще один пример его лояльности и того, что он достоин всяческого доверия. В глазах журналистов я нарушил непреложный закон власти, а именно: раз уж добрался до власти — не отдавай ее никому. Но, вопреки всем неписаным правилам, в последующие месяцы выяснилось, что, отказавшись от власти в партии, я выиграл, получив гораздо больше свободы действий на поприще федерального канцлера. И возможно это стало лишь благодаря тому, что мы с Францем оба, при полном взаимном доверии, отдавали себе отчет в том, что перед нами стоят совершенно различные задачи. Мы неизменно поддерживали и дополняли друг друга. За всю мою жизнь в политике мне никогда и ни с кем не удавалось установить таких близких, доверительных отношений.
В процессе агитации за политику реформ подтвердился один очень важный принцип: если двое мыслят одинаково, высказываются одинаково и делают одно и то же, это вовсе не означает, что они получат одинаковые результаты — только потому, что каждого из них воспринимают по-разному. Этот эффект отчетливо проявился при наших с Францем попытках объяснить членам партии, и особенно ее функционерам, программу Agenda‑2010. Председатель партии Франц Мюнтеферинг лучше, чем федеральный канцлер Герхард Шрёдер, справлялся с этой задачей — Франц не был связан с работой в правительстве, и поэтому в его отношении было меньше предубеждений.
Распрощаться с постом председателя СДПГ мне будет нелегко — все острее я это чувствовал с приближением 21 марта, дня партийного съезда, когда Франца должны были избрать моим преемником на посту председателя. Выступая на съезде, я еще раз подчеркнул необходимость последовательного продолжения курса реформ, поскольку курс признан правильным, а реформы неизбежными. Заканчивая свою речь, я оторвался от лежащего передо мной конспекта. В этот миг плотное кольцо фотографов вокруг моей жены, сидевшей, как обычно, рядом с Гансом-Йохеном Фогелем, разомкнулось, и я мог хорошо ее видеть. В это мгновение я осознал: вот что важнее всего в моей жизни и вот на кого я могу полагаться. Поэтому я сказал: «Я горжусь тем, что мне было доверено стать председателем этой большой, старейшей демократической партии Германии. Но задачи, поставленные перед федеральным канцлером, который должен проводить социал-демократическую политику не только в Германии, но и в Европе, и за ее пределами, требуют всех человеческих сил — конечно, с опорой на тех, кого я люблю и кто любит меня».
Смена председателя партии создала тот фундамент, который позволил мне удержать взятый на реформы Agenda‑2010 курс. Я не сомневаюсь, что после сокрушительных поражений СДПГ на нескольких муниципальных выборах в июне, а особенно на европейских выборах, когда СДПГ показала катастрофический результат, набрав всего 21,5 процента голосов, в наших рядах снова разразились бы дебаты по персональным вопросам. И тогда у меня не осталось бы иного выхода, кроме как уступить давлению левых и отказаться от председательства в партии. Но подобный вынужденный шаг стал бы — по определению — концом моего канцлерства. Оглядываясь назад, можно сказать: год 2004‑й был, наверное, самым трудным за все время моей правительственной деятельности. Но этот период был поучительным. Я понял, что для реформирования государства нужно не только провозгласить о начале реформ и придать им силу закона, но — еще более важно! — на стадии их претворения в жизнь следует очень твердо, вопреки сопротивлению в партиях, в союзах и в обществе, стоять на своем.
