Есть еще кое-что странное: я не чувствую запаха двора и не ощущаю на языке пыли, которую поднимает троица. Нет вкуса крови во рту, какой должен быть у жертвы, нет боли от ударов в костяшках пальцев, какую должны ощущать нападающие. Наоборот, эта картина ассоциируется со вкусом еды и питья, а точнее кули-кули
[6] и пива. Еще слышны обрывки мелодии на дешевых клавишных.
Я ненадолго выныриваю из ксеносферы и осматриваю заключенного. Захожу ему за спину и проверяю связанные руки. Костяшки у него темные и мозолистые. Такими они становятся, когда отжимаешься на кулаках и бьешь что-нибудь твердое, вроде стены или деревянного манекена, чтобы потерять чувствительность и стать лучшим бойцом. Я это знаю, потому что я делал это. Я проверяю, потому что никто из участников его воспоминания не выглядел опытным рукопашником. Он в этом не участвовал.
Может, он заказчик избиения? Откуда он наблюдал?
Потом до меня доходит.
– Ах ты ублюдок хитрожопый, – говорю я.
Снова вхожу в ксеносферу. Это «воспоминание» – инсценировка. Заключенный смотрел запись на повторе, и при этом, видимо, ел и пил. Нашел, наверное, малоизвестный нолливудский
[7] фильм, откуда и дурацкая музыка, и дешевая постановка. Он не сенситив, но знает, что мы существуем и что он может столкнуться с одним из нас в случае ареста. А это значит, ему есть что скрывать. Я прощупываю воспоминание по краям, словно пытаюсь отклеить ценник от упаковки. Мне нужно найти зацепку. Я сосредотачиваюсь не на зрении и слухе, а на других чувствах. Осязание, обоняние, вкус.
– Привет, Грифон.
Та же женщина, что и сегодня вечером в банке, игривая, любопытная, неуловимая. Вторжение нарушает мою концентрацию, и я вижу, как избиение прокручивается снова и снова. Я ищу связанный я-образ, но нахожу только общий шум ксеносферы. Хаотичный мыслительный процесс. Бесполезно. Я раздражен, но срабатывает моя выучка, и я сосредотачиваюсь на текущем деле.
С избиением связаны ощущение легкого давления на ягодицы и еда, и это говорит мне, что он сидел в какой-то комнате и смотрел широкоэкранный телевизор или голограмму. Я улавливаю запах сигаретного дыма. Сцена смещается, дрожит, растворяется, и я оказываюсь в задымленной комнате с еще пятью людьми, которые не отрываются от экрана. Они не разговаривают, но пьют пиво, курят и закусывают едой, разложенной на подносе.
Я не люблю допросы, но у меня неплохо получается. Когда я решаю головоломку, то горжусь собой, а потом чувствую омерзение. Я стараюсь представлять себя адвокатом, который действует в рамках определенных параметров, не включающих в себя мораль. Сосредотачиваюсь на работе.
Выныриваю и говорю агентам:
– Мне нужен художник-криминалист. Срочно.
Я отчитываюсь перед начальницей, Феми Алаагомеджи. По видеосвязи, конечно же. Никто из секретных служб никогда по своей воле не войдет в одну комнату с сенситивом. Я точно знаю, что им не позволяют даже завязывать отношения с сенситивами и требуют сообщать о появлении сенситивов в семье. В последний раз я дышал одним с Феми воздухом шесть лет назад, а до этого – одиннадцать лет назад, когда она втянула меня в О45, как раз перед началом моей подготовки, когда Утопия-сити только возник, а Роузуотер еще зарождался.
Феми – самая прекрасная женщина, которую я видел. Физически она идеальна настолько, что больно смотреть. Я говорю с ней в стерильной комнате, по защищенному каналу. Сегодня у нее бордовая губная помада. Я случайно узнал, что у нее есть бордовый «Мерседес-Бенц» с откидным верхом. Должно быть, сегодня она приехала на нем на работу.
– Кааро, – говорит она.
– Феми, – говорю я.
– Зови меня миссис Алаагомеджи.
– Феми.
Этот танец мы танцуем давно. На самом деле она не раздражается, а я на самом деле не хамлю. И все равно мы играем эти роли.
– Кто этот заключенный, Феми?
– Засекречено, тебе ли не знать, вся эта наша любимая фиготень. Что ты для меня накопал?
– Лица. Пятеро. Художница отлично поработала, и сейчас прогоняет их через систему. Она также ищет местоположение, марку аппаратуры. Все. На сегодня хватит. Я устал, и мне скоро на работу.
– Это не работа. Ты контрактник. Твоя работа здесь.
– Хорошо. На мою вторую работу.
– Сколько времени это займет?
– Не знаю. Если назовешь мне его имя…
– Нет.
– …или что он натворил…
– Нет.
– Тогда будем идти трудным путем, шаг за шагом. Я нахожу информацию, останавливаюсь, сообщаю художнице, и мы снова начинаем.
– Так тому и быть.
– Можно мне теперь домой?
– Еще минуточку. Как ты, Кааро?
– Нормально.
– Ты одинок.
– Я один, а не одинок. Уединение – не обязательно плохая штука. Я много читаю. Хочу научиться играть на гобое.
– Что читаешь?
– Хомского.
– Ясно. И правда учишься играть на гобое?
– Нет.
– Не знаю, зачем я и спрашиваю. Вали домой.
– Доброй ночи, Феми.
Когда машина О45 высаживает меня у дома, глаза у меня уже слипаются. Ночь проиграла битву с днем, и скоро Роузуотер проснется и отправится на работу. Город просыпается слоями. Сначала пищевой. Дальнобойщики привозят урожай из Ойо, Огбомошо, Илорина и Абеокуты. Маниок, кукуруза, ямсовая мука, просо, рис из Таиланда. Здесь теперь почти ничего не выращивают. Все это развозится по всяческим «Буккам», «Маминым кухням», «Кушать подано». Дешево, близко и необходимо чернорабочим, которым нужна сытная углеводная бомба, прежде чем отправиться вкалывать за плату меньше минимальной, использовать свои бицепсы, трицепсы и хребты, чтобы поднимать, рубить, пилить, стыковать, брить, забивать и мыть. Кухни заработали. Запахи выманивают наружу первый слой офисных работников, клерков, секретарей, мелких служащих. В течение двух часов роузуотерские специалисты среднего достатка разойдутся по своим офисам, больницам, адвокатским конторам, бухгалтерским фирмам и, конечно же, банкам.
Среди них буду и я, но мне нужно принять душ и позавтракать, может быть, выпить крепкого кофе. Я живу на втором этаже трехэтажки в Атево. Квартира открывается введением кода из восьми чисел, но есть и ключ для разблокировки.
Телефон принимает кучу сообщений, будто сигнал только что стал сильнее. Я подумываю о том, чтобы забить на банк, сказаться больным и проспать весь день. Хочу узнать, кто пытается подобраться ко мне через ксеносферу. Раздеваюсь и нагишом иду в душ. Пробую этот фокус с теплой, потом холодной, а затем обжигающе горячей водой, но он меня не освежает. Зеркало показывает мне налитые кровью глаза, а под ними мешки – точь-в-точь с фотки извращенца в криминальной сводке.
