Удаче немало способствовала придуманная Джоном военная хитрость. Они затягивали орудийные порты раскрашенной под дерево парусиной и поднимали какой-нибудь флаг, в зависимости от того, чей развивался на ноке замеченного судна. Затем некоторое время шли следом за ним параллельным курсом, постепенно сближаясь. И лишь подойдя к ни о чём не подозревающей жертве на расстояние пушечного выстрела, раскрывали карты, срывая маскировку с орудийных стволов и заменяя испанский, английский или голландский стяг на чёрное полотнище с Весёлым Роджером.
Бутафорские пушки были не единственной выдумкой Окорока. Кроме того, он учил команду изготовлять «адскую смесь» — пустые винные бутылки заполнялись селитрой, известняком, тухлой рыбой и смолой. Подожжённые и брошенные на палубу корабля противника, они подавляли самое упорное сопротивление.
Случалось им воплощать в жизнь и другую уловку, изобретённую хитроумным капитаном. Переодевшись в женское платье, несколько матросов помоложе неторопливо прогуливались по палубе, усыпляя тем самым бдительность наблюдателей противника, следивших за ними в подзорные трубы. А дальше всё шло по уже накатанной колее.
Следовал предупредительный выстрел из носового орудия, а если капитан «купца» мешкал или не подчинялся столь недвусмысленному требованию спустить паруса и лечь в дрейф, у канониров, стоявших наготове с тлеющими фитилями в руках у заряженных пушек, имелся в запасе аргумент повесомее: ядра, соединённые между собой толстой цепью. Такие гостинцы в клочья рвали паруса и такелаж и срезали, как бритвой, реи из лучшей корабельной сосны. После этого осталось только довершить разгром, подавив одним-двумя залпами ответный огонь. Но до подобных крайностей почти никогда не доходило. Было совсем не с руки уродовать ядрами ценный приз, а капитану и экипажу тем более не хотелось стрелять, ставя головы на кон за хозяйский груз...
С некоторой ревностью Питер обнаружил, что авторитет его спутника у пиратов заметно выше, чем у него — штурмана.
Для начала Тёрнер отлично проявил себя в качестве марсового. У него начисто отсутствовала боязнь высоты, а прирождённое чувство равновесия позволяло с уверенностью канатоходца и проворностью обезьяны в джунглях носиться по реям и натянутым на высоте сотни футов канатам столь же легко, как ходить по палубе или твёрдой земле. В сочетании с нешуточной отвагой и недурным владением пистолетом и мушкетом это приносило ему немалое уважение среди корсаров.
Сам капитан Джон в непосредственном захвате призов участия никогда не принимал и поднимался на борт взятого на абордаж судна только после того, как корсары собирали оружие, сажали команду под замок и хватали капитана, офицеров и пассажиров.
Когда это происходило, Джон не отказывал себе в удовольствии развлечься и устраивал целое представление, появляясь на шканцах приза разодетым в пух и прах — этаким франтом с лондонской Пикадилли — и с подчёркнутой вежливостью приветствуя своего менее удачливого коллегу.
Для начала он пускался в расспросы о порте приписки, месте назначения, попутном ветре и прочей ерунде. А потом вдруг сухим и деловитым тоном осведомлялся о характере груза и имеющихся на борту ценностях — в первую очередь, наличных деньгах, золотых и серебряных слитках или изделиях. При этом Джон не переставал улыбаться. В отличие от других пиратских вожаков Серебряный редко срывался на крик, не угрожал смертью или пытками, тем более не опускался, чтобы лично раздавать пленникам зуботычины. Но его спокойствие и вежливость, как правило, действовали на пленников куда более внушительно, чем если бы он размахивал у них перед носом дюссаком или тыкал в лицо дулом пистолета.
День за днём тянулся в ставшей уже привычной монотонной рутине, время от времени оживляемой абордажами, но во всём прочем мало чем отличавшейся от распорядка, принятого на любом другом судне.
Чтобы просто удерживать корабль на плаву и заставлять его двигаться в нужном направлении, необходимо множество согласованных выверенных действий и совместных усилий всей команды, так что свободного времени на отдых и развлечения было не так уж много. Джон ревностно следил за чистотой и порядком и строго наказывал за небрежность и леность, заставляя всех выполнять то, что должно — будь то кок, трюмный матрос на помпе или штурман.
Бывало в пиратской жизни по-всякому. Джон рассказывал, как они вышли из боя с испанцами в прошлом году. Подловили пираты милях в сорока к востоку от Кюрасао испанского «купца», завязалась драка. И тут черти принесли два испанских фрегата. «Обручённый с удачей» сумел выскочить лишь потому, что шальное ядро снесло фок-мачту одного из испанцев, и та, падая, запуталась в вантах его напарника. Пока корабли расцепились, пираты были уже далеко.
Одним словом, джентльменам удачи эта самая удача сопутствовала далеко не всегда. Из трёх рейдов только один обычно заканчивался захватом приличной добычи, и это ещё считалось признаком везения: хорошо уже то, что в остальные два раза не пошли на корм рыбам.
— Эх, удача в нашем деле — первое дело! — распинался старший рулевой Роб Нейман. — Хе-хе — вот такой, как говорят учёные люди... каламубр? Или шаламбур?.. Нет, Шаламбур — это боцман, которому полбашки реем снесло, когда шкот на грот-мачте лопнул. Ну да ладно! Вот возьми меня. Был я вором в Лондоне... Не сказать, чтоб чистое дело, но и народ меня уважал, и деньга водилась. Я широко жил. У меня были... принципы. Чтоб я хоть раз зарезал того, кто, не сопротивляясь, отдал монету и добро, или там попользовался дамочкой, которую грабил? А попадались такие красотки — пальчики оближешь! Не всякий так может. Но чёртовы дружки меня подставили — и пришлось дать тягу.
— Трудно было к морю привыкать? — спросил Тёрнер.
— Ничуть. Чем абордажный нож хуже шпаги? А ты сам-то, как попал на палубу, малый? — осведомился он у Билла.
— Как обычно бывает у нас в старой доброй Англии, — бросил он, горько осклабившись. — Парень из рыбацкой деревни приезжает в город продавать рыбу. На площади добрые люди встречают молодца, говорят: «Пойдём в паб, у нас сегодня радость — привалила монета. Грех не угостить хорошего человека. Мы тебя напоим элем!» Ну, тот и идёт. Его напаивают в стельку. Потом парень просыпается... на корабле. Теперь ты — матрос Его Величества. На много лет вперёд. Так и говорят: все моря — красные, окрашены кровью английских моряков.
— Да небось, Питер, ты-то сделан из другого теста?
— Да, — с некоей гордостью сообщил Блейк. — Я моряк — сын и внук моряка, родом из Корнуэллла. Отец мой умер в плавании и был похоронен в море, когда я уже был штурманом. Он всегда говорил, что мечтает умереть именно так. Мать, прознав про это, помаялась с полгода, да и отправилась на тот свет, за ним следом... Сестра замужем на севере.
— А, ну ты счастливый... — протянул Билли. — Хоть есть куда вернуться, если что... Мои-то все от холеры умерли.
Питер подумал, что, пожалуй, он действительно один из самых если не счастливых, то обладающих удачей на «Обручённом» — среди тех, кого словно в насмешку назвали её «джентльменами». Если посмотреть — сброд-сбродом. Англичане, шотландцы, валлийцы, несколько ирландцев, негров, мулатов, два испанца, пара голландцев, швед, дюжина французских буканеров с Эспаньолы, сектант из Каролины, трое ребят из Новой Англии, называвших себя странным словом вроде «джанки», метисы... Джакомо Ривьера, кривоногий венецианец — помощник плотника. И каждый попал на своё нынешнее место таким путём — что можно было бы писать роман.
