Вот оно! Он произнёс слово «брак»!
Я едва не задохнулась.
— Так вы решили, государь? Я получу этого человека?
— Да. Как охотничий трофей. Когда вас обручат, у тебя уже не будет пути назад. Об одном лишь молю Господа — чтобы тебе не пришлось горько раскаиваться в своём решении.
— Но вы ведь сделаете Эдгара графом Норфолка?
— Не сейчас, но все может быть.
— Тогда мне не о чем будет сожалеть.
На другой же день нас с Эдгаром обручили в той самой часовне, где я добилась от него проявления чувств. Мы стали женихом и невестой. Но отец не желал нашего поспешного венчания. Меня даже удивило, что он отстрочил нашу свадьбу на целых полтора года. Но, как мне объяснил Глочестер, королю просто необходимо удостовериться, что Эдгар справится с обязанностями, которые на него наложит ожидающий его титул. Пока же он будет в должности шерифа графства Норфолкского. И если король останется им доволен... Конечно же, останется. Эдгар не похож на человека, который не справится с властью. Но всё же я дала своему суженому ряд советов. И он как-то странно глядел на меня во время этой беседы.
А вскоре он уехал. На прощанье мы с ним поцеловались. Не так пылко, как в часовне, скорее церемонно. Но меня это устраивало. Эдгар должен понимать, кто я и чем он мне обязан. Я — его возвышение и наибольшая удача в жизни.
Я не жалела, что нам предстоит разлука. Всё это время я буду вести привычную жизнь, но уже никто не скажет за моей спиной, что я старая дева. Я становилась отныне обручённой невестой, мой жених был чертовски хорош собой, и меня ждёт титул графини Норфолкской.
Ах, тресни моя шнуровка! — но я всегда знала, что могу добиться чего захочу!
Глава 2 ЭДГАР
Февраль 1131 года
Если бы мне, двадцатишестилетнему ловцу удачи, покинувшему двенадцать лет назад Англию, сказали, что я, завидев белые Дуврские скалы, пролью слезу — голову бы поставил против дырявого пенса, что это чистейшее враньё!
Поставил и оказался бы в проигрыше. Потому что, стоя на носу корабля в виду английских берегов, я боялся обернуться к гребцам — чтобы они потом не могли хвастать, что видели плачущего тамплиера.
Но это была всего лишь минутная слабость. Спускаясь по сходням на причал дуврского порта, я был уже совершенно спокоен.
В Дувре меня встречали собратья по Ордену. Тамплиеры не так давно обосновались в Англии, и я вёз им письма от великого магистра Гуго де Пайена, а заодно немало золота, векселей с поручительствами и драгоценного товара — шелков, пряностей, благовоний и прочего, что должно было помочь ордену рыцарей Храма укрепиться на далёком от Святой земли острове. Ибо, как я уже знал, нас, рыцарей-тамплиеров, в Англии не очень-то жаловали.
Я говорю «нас», хотя уже не имею права именовать себя тамплиером. Пребывание в лоне ордена Храма весьма почётно, однако я принял твёрдое решение покинуть братство.
Это случилось, когда паломник в запылённой одежде привёз мне в Иерусалим письмо с далёкой родины, в котором незнакомая мне женщина, леди Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после смерти её супруга я остался последним в роду, что отец умоляет меня вернуться домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.
В тот день я подумал, чего стоило отцу произнести эти слова, обращаясь ко мне, нелюбимому отпрыску и к тому же беглецу. Увы, из семи сыновей провидение оставило ему только меня. И хотя у меня были совсем иные планы, иная жизнь, я не посмел не откликнуться на этот зов. Ведь разве есть у человека в этом мире долг более важный, нежели перед родной кровью, перед семьёй?
Его слова задели меня, но, поразмыслив, я понял, что мудрый Гуго де Пайен прав. Одно то, что я завёл себе женщину, не позволяло мне рассчитывать на возвышение в братстве. Конечно, тамплиеры, хотя и принимали обет безбрачия, имели право на так называемое «попущение Божье», то есть на редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более чем монахами. Однако во мне всегда была тяга иметь семью, и уже одно то, что я предпочитал не ночевать в спальнях Ордена, а шёл в собственный дом, где меня ждали моя Фатима и сын Адам, ставило меня несколько в стороне от остальных членов братства.
Поэтому я быстро смирился с тем, что никто не будет удерживать меня в Иерусалиме. К тому времени Фатима умерла, Адама я мог забрать с собой, и мне оставалось лишь выполнить некое поручение Гуго де Пайена, полученное при отъезде. Я говорю «некое», но на деле это было весьма ответственное и почётное задание: отвезти письма нашего магистра для сильных мира сего — королей, епископов, аббатов, а также переправить целый обоз, который глава тамплиеров направлял своим прецепториям.
К этому обозу примкнул и мой собственный, так как я возвращался из Святой земли отнюдь не бедным человеком.
Весь мой путь проходил под охраной и защитой Ордена, и в мыслях я уже видел, как встречусь с отцом и преподнесу ему удивительные дары Востока, в том числе и прекрасных арабских лошадей, от которых в Англии можно завести новую породу. А ещё я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо после того, что я повидал, вряд ли саксонский бург
[10] моего отца покажется мне пригодным для жилья. Таким образом я исполню мечту моей матери, саксонской принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда
[11]. Ту мечту, которую так и не воплотил в жизнь мой отец.
Окрылённый надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горло — обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вёз с собой, я превращал в золото ещё по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретённые на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлёкся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.
Не приведи Господь, чтобы об этом узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс — упрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И ещё неизвестно, как отец примет моего Адама, незаконнорождённое, но крещёное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик так много значил для меня. В нём одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне всё, что я так высоко ценил, — тепло дома, любовь, привязанность.
