— Ах, какие люди правили в старину! — вздыхал тучный Бранд, вытирая глаза огромными, похожими на клешни руками. — Беовульф и...
Я вмешивался, говорил, что в «Беовульфе» речь идёт не об англичанах, что Гармунд, Оффа и Эормер — единственные саксы в поэме. Но Бранд только махал на меня руками. Хорса же не унимался.
— Белый Дракон!
[26] Постоим за старую добрую Англию! Помянем её великих королей!
Я пил вместе со всеми. В голове у меня уже шумело, и я становился злым — верный признак, что я пьян. Пока я хоть что-то соображал, я воздерживался от споров с этими помешанными на старине саксами. Но от эля, вин, мёда словно сам чёрт тянул меня за язык.
— Помянем, помянем! — вскакивал я. — Клянусь кровью Господней, нам есть на кого равняться из прошлого: царствования Эгберта, Альфреда Великого и Этельстана и впрямь были славными. Но уж как разворовал Англию, валяясь в ногах в викингов, Этельред Неспособный! А Эдвард, прозванный Исповедником...
— Молчи, пёс! — взрывался Хорса. — Наш Эдвард Исповедник был святой!
— И полнейшее ничтожество, замечу. Если бы он помнил о своём долге дать стране наследника, а не обещал трон то Вильгельму Нормандскому, то Гарольду Годвинсону — стала бы Англия яблоком раздора между саксами и норманнами?
Тут я коснулся запретного. Осквернил их главную святыню — память о прошлом величии, которое в их глазах ничто не могло поколебать. Но я был пьян, все вокруг плыло, хотя я и заметил, как сидевший у порога мой верный Пенда медленно положил руку на рукоять меча. Но саксы — не нормандские рыцари. Те за малейшее оскорбление готовы вызвать на поединок, хватаются за мечи. Саксы же в этом отношении не так скоры. В своём роде. Ибо если их гнев выплёскивается через край, действуют по старинке. Иначе говоря, лезут в драку.
Так и вышло. Начал потасовку Хорса. Схватив кубок, он запустил им в меня, но промахнулся и угодил в благородного Бранда. Тут же сосед Хорсы заехал ему по уху за такое оскорбление их главы. И началось — крики, беготня, удары, проклятия, треск и стук ломаемой и опрокидываемой мебели. Кто-то повалил моё кресло. И мне стоило немалого труда даже встать на четвереньки.
— Белый Дракон! Саксы! Белый Дракон! — орали вокруг.
Последнее, что я запомнил, глядя из своего убежища под столом, — мельтешение ног и то, как молодой Альрик тянет в сторону своего деда Торкиля, воинственно размахивающего полуобглоданной костью. Потом все померкло, и я заснул. Даже не почувствовал, как Пенда, словно заботливая нянька, вынес меня из зала на руках.
Пробуждения после подобных пирушек — сущий ад. Жажда, головная боль, жжение в желудке, словно глотнул уксуса. Одно хорошо — весть, что неспокойные гости уже разъехались. До следующего раза, когда я опять выкрою время посетить усадьбу. Ибо насколько саксы вспыльчивы, настолько они и отходчивы. Я сам такой же, ибо происхожу из их племени. Поэтому приму их, как хозяин, едва они вновь посетят меня.
А пока я отправлялся по делам. И, великий Боже, как же было приятно нестись лёгкой рысью навстречу встающему в тумане солнцу! Этим мягким золотистым восходом можно было любоваться лишь на таких вот равнинах, где на много миль не видно ни единого холмика. А вокруг колосилось жнивье: ячменные нивы, рожь, даже пшеница, которую я посеял на своих угодьях. На север от них начинались заливные луга фэнов, где крестьяне пасли свой скот. Слышалось блеяние овец, им отвечали ягнята. В голубоватой туманной дымке я видел их тени. Разведение овец оказалось очень прибыльным делом в Англии, приезжие фламандские купцы хорошо платили за шерсть, и, как я узнал, цены на неё возрастали из года в год. Но кроме овец у меня были и другие планы. Насчёт моих лошадок.
Привезённые из Палестины, легконогие, с атласной шерстью и стелющимися по ветру хвостами, они благоденствовали на тучных лугах Норфолка. Я заехал поглядеть на них по пути и был просто восхищен. Что в мире есть прекраснее, чем добрые кони — эти совершенные создания Божьи? Впрочем, ехал я сюда не любоваться, а выслушать отчёт старшего конюха. Все мои кобылы оказались жерёбыми, и следующей весной ожидается приплод. Так же обстояло дело и с теми лошадьми местной породы, которых случали с арабскими жеребцами.
Поистине для меня этот год обещал быть удачным во всех отношениях.
Увы, я рано радовался. Потому что гораздо позднее, уже в ноябре, я получил от короля тайное послание. В нём мне предписывалось выследить и задержать человека, которого, по некоторым сведениям, видели в Норфолке и которого я хорошо знаю. Этот человек являлся личным врагом короля, и за его голову была назначена неслыханная награда — триста фунтов добрым английским серебром. Имя этого человека — Гай Круэльский.
Только дочитав до этого места, я понял, что этот человек — мой родственник.
* * *
Сырым и промозглым ноябрьским вечером я приближался к Незерби. От боков моего разгорячённого скачкой коня шёл пар. Я ехал без охраны. Небесный свод раскинулся над дорогой, как перевёрнутая чаша — тёмная посередине и бледно-голубая ближе к горизонту.
Бург Незерби возник впереди тёмной призрачной массой. Я видел дым над ним, слышал лай собак. В этот час люди уже окончили трапезу и укладываются спать. Но я знал, что Риган обычно ложится позже всех. И мне надо было переговорить с ней наедине.
Она удивилась моему позднему визиту:
— Эдгар? Я немедленно велю подать тебе закусить с дороги.
Я поднял руку, останавливая её, сказал, что не голоден и прибыл поговорить с глазу на глаз. Она улыбалась, пока по моему мрачному виду не поняла, что что-то случилось.
— Какие вести я услышу от тебя?
Я протянул ей свиток, с которого на шнуре свисала королевская печать.
— Имя Ги, это ведь по-английски Гай? — спросил я. — Здесь перечислены все его имена: Ги де Шампер, Гай Круэльский, сэр Гай из Тавистока или Ги д’Орнейль.
Пробежав глазами послание, она положила его на скамью подле себя. Казалась спокойной, только руки её чуть дрожали.
— Да, это мой брат. Я не имела о нём известий лет десять. И не ведаю, что он натворил.
— Он личный враг короля Генриха Английского.
Она пожала плечами:
— Слишком громко для простого рыцаря. Хотя... Что ж, Гай всегда был, как говорится, latfo famosus
[27].
— И всё же он твой брат! Единая плоть и кровь!
Что-то заплескалось в её тёмных глазах. Уголки губ задрожали.
— Эдгар, я понимаю, что если ты объявишь розыск этого человека... моего брата... ты только исполнишь свой долг. И говорю тебе — делай, что считаешь нужным. Мы с Гаем расстались, когда я была очень молода, а он совсем мальчишкой. Ему тогда было тринадцать, самое время, чтобы поступить на службу и обучение к знатной особе. И Гай в качестве пажа был отправлен ко двору старого Фулька Анжуйского. Более мы с ним не общались. И, помоги мне Боже, я не очень тосковала по нему. Ведь мы никогда не ладили с младшим братом, он дразнил и обижал меня. Почему я ему прощала? Это трудно объяснить. Было в нём нечто... некое дьявольское обаяние... и дьявольское беспутство. И хотя с тех пор, как он покинул Анжу, я не имела о нём вестей, я всегда подозревала, что если ему и суждено как-то проявить себя — это будет недобрая слава.
