Разгадка кроется как в психологии купечества того времени, так и в особенностях торговых операций. Средневековая этика требовала т. н. «равной цены»: за сколько купил, за столько и продал. Сверхприбыли в 20, 50 и тем более 100 % считались неэтичными. Прилично было получить за свои труды лишь небольшой процент. Однако буквальное соблюдение таких этических принципов делало бы торговлю невыгодной.
Поэтому изобретались различные приемы, как прятать прибыль. Одним из них была дифференциация мер веса, длины и объема. И. Э. Клейненберг показал, что в разных пунктах в одну и ту же меру вкладывалось разное содержание. Например, шиффунт воска в Новгороде содержал 480 фунтов, в Ливонии он превращался уже в 400 фунтов, а в Любеке — в 320!
[19] Разница в 160 фунтов потом продавалась отдельно и составляла чистую прибыль, при этом купеческая этика как бы соблюдалась, поскольку цена почти не менялась. Аналогичную картину рисует Н. А. Казакова: ласт импортируемой соли в Ревеле ганзейцы определяли в 15 мешков, но в Новгороде он превращался уже в 12
[20]. Кроме того, существовала практика так называемых «наддач» (upgift), которые ганзейцы взимали практически со всех товаров: это пробы, образцы товара (отломанные куски воска, меха «на пробу»), которые брались бесплатно, как бы в качестве проверки товара, и часто составляли довольно значительные объемы
[21]. Поскольку эти предметы не были куплены — то они официально не включались в приобретенный товар, и их последующая продажа составляла нигде не учитываемую чистую прибыль купца и при этом никак не нарушала средневековую этику.
Этика «справедливой цены» парадоксальным образом сочеталась с допустимостью правила «не обманешь — не продашь». Обмен, обвес, всучивание гнилого товара под видом первоклассного неэтичным не считались, а наоборот, свидетельствовали об искусности купца. Русские источники пестрят обвинениями в адрес и ганзейских, и ливонских купцов в подобных нарушениях. В 1488 г., когда новгородский наместник Ивана III приказал, страшно сказать, взвешивать ганзейские товары — это вызвало буквально взрыв беспокойства в Ливонии и Ганзе, бурную переписку и подготовку специального посольства в Москву с просьбой сохранить «старину», не взвешивать заморские бочки с медом и мешки с солью, а продавать по традиционным единицам товара — мешкам и бочкам, без контроля за весом содержимого
[22].
Русский великий князь нашел гениальный ответ — он заявил, что немцам никто не запрещает продавать товар без взвешивания. А вот новгородцам нельзя без взвешивания совершать торговые сделки. Так что если немцы найдут в Новгороде покупателя на товар без взвешивания — то пожалуйста, торгуйте как хотите. А не найдете и будете торговать с новгородцами — то придется соблюдать установленные для них правила…
Стена кремня Великого Новгорода. XV–XVI вв.
Недаром с конца XV — начала XVI вв. главными пунктами требований новгородцев при заключении договоров с Ганзой были как раз требования установления четких и однозначных трактовок единиц мер и весов, их унификация между Новгородом и ганзейскими городами. Так же сокращались и регулировались размеры «наддач», «колупания воска» и т. д. Однако Новгородской республике, боявшейся помешать торговле с Ганзой и Ливонией, так и не удалось настоять на своих требованиях. «Колупание» и наддачи были отменены только Москвой, только в 1494 году, и в свойственной Московскому государству крутой манере: никто не запрещал немецким купцам колупать, брать наддачи и т. д. Только вот русский купец, который разрешит делать это с продаваемым им товаром, наказывался штрафом в две гривны или битьем кнутом
[23]. То, чего Новгород добивался десятилетиями, оказалось сделано одним росчерком пера великокняжеского наместника…
Церковь Св. Прокопия. Построена рядом с прежним местом новгородского Ганзейского двора московским купцом Дмитрием Сырковым в 1529 г.
Военный потенциал Ливонии с трудом поддается исчислению, но он был невелик. В середине XVI в. это примерно 7000 воинов, из них 3000 мог выставить орден, 2000 — Рижское архиепископство и другие епископства и 2000 — города Ревель, Дерпт и Рига. У Ливонии практически отсутствовала система внешней обороны — замки, основанные еще в эпоху осуществления крестоносной миссии в Прибалтике, были предназначены в основном для контроля над местным населением, но не образовывали систему по обороне рубежей. Современники замечали, что, поскольку нападений русских ожидали только в районе Нарвы, только эта ливонская граница и укреплена, хорошо снабжена артиллерией и крепостями
[24].
Ливонская пограничная крепость Нейгауз. Совр. фото
Военная стратегия Ливонии в принципе не предполагала обороны границы. На рубежах не было ни замков, ни временных укреплений, не стояли гарнизоны. Собственно, русско-ливонскую границу прикрывали всего три крепости — Нарва и Нейшлосс, стоявшие на левом берегу реки Наровы, и Нейгауз, располагавшийся недалеко от границы. Предполагалось, что русские, начав вторжение, обязательно подойдут к этим крепостям и будут несколько дней их осаждать. За это время из глубины Ливонии, из орденских военных центров — замков Вендена и Феллина — подтянутся войска и прогонят русских. Собственно, в локальных новгородско-ливонских и псковско-ливонских конфликтах XIV–XV вв. примерно так и происходило. Но в них цель русских войск была иной: это были демонстрационные рейды, своего рода акции устрашения, а также набеги за добычей. Изначально не предполагалось сколь-либо длительного пребывания новгородских и псковских отрядов на ливонской земле, они проходили рейдами и набегами и уходили. Для демонстрации силы их тоже вполне устраивали кратковременные осады Нейгауза.
