Обалдевшие от безделья магистры и рыцари, по Рюссову, все больше погружались в пучину порока: «Некоторые орденские магистры… из праздности впали в такой разврат, что стыдно о том и вспомнить. О их наложницах нечего и говорить, так как это не считалось у них стыдом: подержавши у себя наложницу некоторое время, они выдавали ее замуж, а себе брали новую. Точно так же бывало у епископов и каноников». «Этих женщин все называли не непотребными женщинами, а хозяйками и «женщинами, внушающими мужество»». Единственное, кому подобный грех мог причинить некоторые неприятности — это братья-служители. Среди них заводить наложниц по-прежнему было не принято, поэтому «развратника» под трубы и барабаны возили по замку и близлежащему городу и в одежде бросали в колодец. После этого купания фогт служителей отпускал грехи провинившемуся брату.
Ливонский хронист не лучше характеризует повседневную жизнь ливонской знати: «в те времена вся жизнь их проходила… в травле и охоте, в игре в кости и других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие… с одной ярмарки на другую. И очень мало можно было найти людей, годных для службы где-либо вне Ливонии… или на войне». У ливонской аристократии была своя система ценностей: «кто мог лучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться», петь непристойные песни на пирах; «кто оставался последним за столом и перепивал всех остальных, того на другой день провозглашали храбрым героем и его почитали и славили, будто он покорил какую землю». «Во всех землях в то время лучшей похвалой ливонцев было то, что они — славные пьяницы». Пьянство распространялось и на молодежь, 12-14-летних мальчиков. В Ливонии, по словам Рюссова, «среди некоторых разумных» ходила поговорка: «Да спасет нас Господь от феллинского ганца, от витгенштейнского пьянства и от везенбергской чести» (знаком последней считался шрам на щеке, полученный в драке — так называемый «везенбергский коготь»). Все это, по мнению хрониста, происходило оттого, что «своя воля у каждого, исключая бедняков, стояла превыше всего».
При этом боевой дух рыцарей иссяк полностью, любимой поговоркой было: «Сохрани нас Господь от немецкой войны, русские же нам не страшны». То есть вторжения иноземных врагов рыцари не опасались, зато боялись быть отправленными на какой-нибудь театр военных действий, которые вела бы Германия. Угроза нападения соседних держав и особенно России не беспокоила ливонцев — одной из популярных тем на пирушках были разговоры, как доблестные рыцари и горожане разобьют этих ничтожных русских. Ливонский хронист Рюссов рассказывал о некоей свадьбе в Ревеле в январе 1558 г.: «там многие дерзко похвалялись и один перед другим целыми и половинными мерами пили против русских, так как в пьянстве они были сильные бойцы. Когда же свадьба окончилась и дело дошло до боя, тогда многие из них бежали не только от русских, но от сосен и кустов, коих они издали принимали за русских. Слово и крик: «Назад! Назад!»… были сначала в большом употреблении у них, над этим словом русские очень издевались»
[27].
Церковь Св. Духа в Таллине, где Бальтазар Рюссов служил пастром
На основе всех этих свидетельств историками, начиная с Е. Романовского, делался вывод о полном вырождении ливонского рыцарства к началу нового времени и его объективном сходе с исторической арены
[28]. Конечно, во всех этих обвинениях Рюссова, протестантского пастора церкви Св. Духа в Ревеле, нетрудно увидеть тенденциозность — протестант Рюссов ненавидел католический орден и епископов и винил их во всех бедах Ливонии. Вряд ли их можно считать объективными, но кое-какие упаднические общественные настроения, прежде всего среди ливонских горожан, не любивших рыцарский орден, эти рассказы отразили.
Таким образом, к середине XVI века Ливония, как говорится, созрела для гибели. Налило был все углубляющийся и расширяющийся социально-политический кризис ордена, закат католической церкви, потесненной протестантами, рост сепаратизма городов, моральный упадок населения и утрата боевого духа вооруженных сил. Возможно, страна и смогла бы «переболеть» и преодолеть кризис, но история не отпустила Ливонии времени для этого. Слишком много соседних держав смотрело на нее как на лакомый кусок, и слишком слабой была эта маленькая прибалтийская страна, чтобы защитить себя самой.
Возникновение Ливонского вопроса
Присяга Альбрехта Гогенцоллерна на верность королю Сигизмунду I. Худ. Ян Матейко
В 1525 г. прекратил существование Тевтонский орден. Его правитель, Альбрехт Гогенцоллерн, на центральной площади Кракова у стен Сукенниц преклонил колени перед польским королем Сигизмундом I Старым и принес ему присягу вассала на верность. Тевтонский орден превратился в вассальное Прусское герцогство, зависимое от Королевства Польского.
Галерея Сукеннице на центральной площади Кракова, у стен которой состоялась «прусская присяга»
Памятная плита на центральной площади Кракова в том месте, где колени тевтонца коснулись польской мостовой
Данные события вызвали перекраивание политической карты Прибалтики. Ливония нервно отнеслась к переходу Пруссии под власть Полыни. Магистр Вальтер фон Плеттенберг обратился в Ватикан с просьбой защитить Ливонский орден, если притязания Сигизмунда распространятся и на него. Но папе в 1525 году, в самый разгар борьбы с лютеранством, было явно не до Ливонии. Одно время Плеттенберг даже рассматривал возможность нападения на Пруссию с целью ее освобождения от поляков. Но его остановило то соображение, что тевтонцы сдались добровольно, и поэтому все попытки вернуть их в лоно рыцарских орденов означали бы гражданскую войну. Правда, по мнению В. Урбана, подобная мягкая позиция повредила репутации самого Плеттенберга, поскольку современники видели в его бездействии признак того, что магистр хочет сам секуляризировать Ливонский орден и стать его первым наследственным правителем, основав собственную династию. Это было неправдой, но в дискредитации власти магистра эти слухи сыграли свою роль
[29].
