— Гризельда, уж Дэвида вам не следовало бы осуждать. Это новорожденного-то! Разве это не глупо с вашей стороны?
— Как только вижу его, говорю себе: это ты… либо твоя жизнь, либо ее. У них уже был Джонатан. Этого было достаточно.
— Гризельда, вы можете это доказать? Она посмотрела на меня диким взором, не ответив на вопрос. Вместо этого она сказала:
— Он так больше и не женился. У него уже есть два сына. Теперь он может свободно вести себя с женщинами. Бывало, он привозил их сюда. Я их видела. Я все думала — возьмет он кого-нибудь вместо Изабел.
— Разве не пора забыть прошлое, Гризельда?
— Забыть Изабел? Вы это хотите сказать?
— Зачем вы следили за мной?
— Я слежу за всеми.
— Вы имеете в виду…
Она вновь наклонилась ко мне и шепнула:
— За его женщинами.
— Я не отношусь к их числу. Она хитро улыбнулась. Я вспомнила эпизод на галерее менестрелей в Эндерби и устыдилась. Я спросила:
— И у вас есть помощники?
— Я не могу всюду расхаживать, — ответила она, — у меня ревматизм. Они у меня давно есть. Они много чего знают.
— Вы много общаетесь с Джонатаном? Она улыбнулась и закивала головой.
— А с Дэвидом?
— Я его никогда не пускаю сюда. Он не такой, как его брат.
— Значит, Джонатан приходит один. И о чем вы с ним разговариваете?
— О его матери, о прошлом.
— Разумно ли говорить об этом с ребенком?
— Я рассказываю ему правду. Все дети должны знать правду. Так сказано в Священном Писании.
— И вы позволяете Джонатану… выполнять ваши поручения?
— Он сам этого хочет, — сказала она. — Ему это доставляет радость. «Ну, какое у нас сегодня задание, Гризл?» — спрашивает он… маленькая обезьянка.
— Значит, он следит за своим отцом. Он… шпионит за ним?
— Нам всем нужно знать, не собирается ли хозяин снова жениться. Это бы повлияло на всех нас.
— Но вы же няня, и неужели вам не кажется, что че следует вовлекать ребенка в такие дела?
— Джонатан не ребенок. Он уже родился мужчиной… как его отец. Я знаю многое из того, что происходит. Я много узнавала от Изабел. Я видела его ее глазами. Поосторожней, мадам. Он опасен для всех. Не забывайте, он убил мою Изабел.
У меня было большое желание встать и убежать, чтобы не видеть эти безумные глаза. Мне стало казаться, что я задыхаюсь, словно меня здесь заперли вдвоем с безумной старухой. Она обвиняла Дикона в убийстве только потому, что его жена умерла во время родов. Она научила Джонатана шпионить за отцом. Сама мысль о том, что этот мальчик выслеживал нас до Эндерби… лежал там где-то в засаде… вызывала во мне отвращение.
Я задумывалась над тем, рассказать ли Сабрине о сделанных мною открытиях. Я чувствовала, что кому-то об этом необходимо рассказать, но кому? Бабушка была просто физически не в состоянии справиться с ситуацией. Сабрина? Мать? Дикон?
Я никак не решалась поделиться своим открытием с кем-нибудь из домашних. А потом я подумала: а какой собственно вред в том, что старуха шпионит? Для Джонатана это было просто игрой. Шпионить за собственным отцом и сообщать об этом Гризельде! Да, в этом было явно нечто нездоровое. Но нечто нездоровое было вообще в отношениях людей в этом доме.
Пока я прикидывала, подготовка к отъезду шла полным ходом, и через несколько дней после моего разговора с Гризельдой мы с матерью уже были в пути.
ПАРИ
В Кале мы высадились на берег и попали в объятия встречавшего нас отца. Я была поражена и слегка позавидовала матери, видя, как сильно он ее любит. Это просто бросалось в глаза. Моя же мать принимала это как должное, но я знала, что и она так же любит его. Я убеждена — она считала, что именно так и должны относиться друг к другу женатые люди. Меня часто удивляло, что ее слепая вера в такие узы оказалась настолько сильной, что даже мой отец, — казалось бы, столь многоопытный мужчина, — сумел обратиться в ее веру. Она смотрела на мир наивно и служила примером того, какой огромной силой обладает наивность. Как отличались от нее мы с Шарлем. Да, между нами существовало сильное влечение; мы имели право сказать, что любим друг друга, — с определенными оговорками. И все-таки я чуть не поддалась искушению с Диконом и была уверена, что у Шарля есть любовные связи на стороне. Я принимала это как условия существования брака единственный способ, которым его можно сохранить. Как была бы потрясена моя мать!
Когда я видела их вместе, у меня становилось теплее на сердце, ведь у отца еще хватало тепла и для меня. Меня он рассматривал как осязаемый плод его великой страсти. Я была счастлива в их обществе.
В Обинье я задержалась на несколько дней. Родители хотели, чтобы я побыла подольше, но мне не терпелось попасть домой, встретиться с Шарлем и Детьми. Я предвкушала удовольствие от встречи с Лизеттой. К тому же мне было неуютно в этом замке, где себя заживо похоронила Софи.
Мне хотелось бы повидаться с ней, рассказать ей о возвращении Лизетты, о том, что иногда у меня бывает ощущение, будто вернулись прежние времена, что мы с Лизеттой часто вспоминаем о ней и очень бы хотели быть вместе с ней.
— Софи не меняется к лучшему, — сказал мой отец. — И теперь мы уже прекратили все попытки как-то повлиять на нее. Софи не выходит из своих комнат, и ей, видимо, вполне достаточно общества Жанны.
Я спросила, не могу ли посетить ее, но Жанна дала нам понять, что это нежелательно и может вызвать у Софи неприятные воспоминания.
Арман встретил меня как обычно одновременно и с удовольствием, и с прохладцей. А Мария-Луиза показалась мне далекой, как никогда. Отец рассказал, что ее набожность растет с каждым днем и что, похоже, детей у нее никогда не будет.
Шарль бурно выражал восторг по поводу моего возвращения и признался, что уже почти не чаял меня когда-нибудь увидеть. Шарло крепко прижался ко мне, его примеру последовал Луи-Шарль. Что касается Клодины, то она стала уже большой и время от времени произносила вполне разборчивые словечки и даже умудрялась сделать несколько шажков подряд. Самым приятным из всех событий оказалось то, что она меня узнала и зачмокала от удовольствия, когда я взяла ее на руки.
Как хорошо оказаться дома! Я благодарила судьбу за то, что сумела сохранить холодный ум и честь. Здесь, дома, казалось невероятным, что я была близка к тому, чтобы лишиться того и другого. С каждым днем Эверсли с его безумной Гризельдой и Эндерби с его привидениями становились все дальше — только Дикон, возможно, составлял, исключение. Воспоминания о нем жили во мне и пробуждались в самый неожиданный момент.
Лизетта желала знать все подробно. Я рассказала ей о Гризельде, но скрыла свои чувства к Дикону. Я чувствовала, это следует хранить в тайне. Она выслушала меня и призналась, что в Турвиле без меня было очень скучно.
