Таблица 45. Государственный долг некоторых стран (млрд долл. США) в 1914 и 1922 гг.
источник: Bankers Trust Company, French Public Finance, p. 137.
Выбор между инфляцией и дефляцией имел важные макроэкономические и, соответственно, социальные последствия. В “Трактате о денежной реформе” Кейнс объяснял это относительно просто: правительство, стремящееся сбалансировать бюджет и вернуть валюту к довоенному курсу, рискует повредить производству и занятости, а правительство, мирящееся с бюджетным дефицитом и с инфляцией, повышает производство и занятость – за счет держателей облигаций и других “бумажных” накоплений. Так, в Великобритании война оплачивалась – с лихвой, потому что реальная стоимость военного займа фактически росла, – с помощью дефляции, что означало безработицу для рабочего класса; в то время как в Германии (и, разумеется, в России) за нее платили владельцы ценных бумаг.
Но что было предпочтительнее? В своем “Трактате” Кейнс писал, что инфляция “пагубнее” дефляции в том, что касается “распределения благ”, однако влияние дефляции на “производство благ” вреднее. Поэтому, при всем сочувствии к среднему классу, “которому мы обязаны большей частью культурных ценностей”, он предпочитал инфляцию, “ибо для обедневшего мира вызвать безработицу вреднее, чем разочаровать класс рантье” 134. При этом Кейнс специально выделил как исключение из этого правила “такую чрезмерную инфляцию, как, например, в Германии”, однако этот важный нюанс со временем был забыт. Например, Фрэнк Грэм считал, что “с точки зрения соотношения материальных прибылей и убытков” германская инфляция “была скорее выгодна” 135. Еще в 1960-х годах эту идею выдвигали в числе прочих Лаурсен и Педерсен. По их мнению, в 1920, 1921 и 1922 годах не только росло производство, но и возрастали объемы инвестиций, что создавало потенциал для устойчивого роста, который не удалось задействовать только из-за неблагоприятных условий, сложившихся после 1924 года 136. Как доказательство своей правоты сторонники этого взгляда приводят тот факт, что в 1920–1922 годах в Германии был необычайно высокий по международным меркам уровень занятости 137. Именно это Грэм имел в виду, когда писал, что “Германии процесс перехода к стабильной денежно-кредитной структуре после войны обошелся в реальном выражении дешевле”, чем Англии и США 138. Большинство современных учебников по экономической истории также старательно подчеркивают сравнительные преимущества инфляции – в тех случаях, когда она не превращается в гиперинфляцию 139. Как следствие, альтернативная политика считается путем к медленному росту, низким инвестициям и высокой безработице.
Объясняя выбор между инфляцией и дефляцией в каждом конкретном случае, историки ссылаются на социальные факторы и политическую культуру. Так, утверждается, что в Великобритании некоторые социальные группы, материальным интересам которых дефляция скорее вредила, все равно поддерживали “здравую идею” устойчивой валюты по экономически иррациональным причинам, ассоциируя гладстоновские традиции с прочными моральными устоями 140. Франция избрала средний курс, умеренно девальвировав госдолг, что свидетельствовало о сравнительно высоком, но не абсолютном влиянии рантье во французском обществе. В Италии конфликт вокруг “распределения благ” оказалось невозможно разрешить в рамках парламентской системы, поэтому валюта была стабилизирована только при диктатуре Муссолини. Между тем в Германии влиятельная часть буржуазии – предприниматели и административно-деловая элита – перешла на сторону рабочего класса, поддержав инфляционную политику ради быстрого физического роста германской промышленности за счет акционеров, банков и держателей облигаций. Если раньше было принято считать, что выгоду от инфляции получал только большой бизнес, пользовавшийся преимуществами низкой реальной процентной ставки, низких налогов и низкого валютного курса, то теперь считается, что у рабочих тоже дела обстояли относительно неплохо 141. С этой точки зрения инфляция выглядит незапланированным результатом консенсуса между промышленниками, профсоюзами и другими социальными группами, настроенными против дефляции 142. Соответственно, рантье оказывались в проигрыше, но в целом и для общественного благосостояния, и для справедливого распределения благ инфляция была лучше, чем дефляция 143. Имелись у этого и политические последствия. Хайнц Халлер в своей знаменитой статье рассчитал, что для того, чтобы сбалансировать бюджет без дополнительных заимствований со стороны государства, налоги должны были превысить 35% от национального дохода. Нам такой уровень налогообложения может показаться весьма скромным, но, как пишет Халлер, в начале 1920-х годов он был бы политически неприемлем. По его мнению, инфляция “гарантировала Веймарской республике парламентскую форму правления”, так как любые попытки стабилизации бюджетной и денежно-кредитной политики приводили бы к политическому кризису 144.
В сущности, все эти оправдания инфляции были в ходу уже в 1920-х годах. В июне 1922 года, на встрече с американским послом в Берлине, Ратенау (тогда бывший министром иностранных дел) и промышленник Гуго Стиннес предложили два разных, но не противоречащих друг другу объяснения германской политики:
[Ратенау] утверждал… что инфляция не вреднее для экономики, чем ограничение арендной платы, и что она отбирает средства только у имущих и отдает неимущим, а это – вполне уместная мера в такой бедной стране, как Германия. Стиннес… заявил, что речь идет о выборе между инфляцией и революцией – и что он предпочитает инфляцию 145.
Стиннес считал инфляцию “единственным способом обеспечить населению постоянную занятость, требующуюся для выживания нации” 146. “Дать работу трем миллионам солдат, вернувшихся с войны, было политически необходимо, – позднее объяснял он Хафтону. – Выбор был прост: кошелек или жизнь” 147. Аналогичным образом высказывался и Мельхиор:
В тот момент это было необходимо с политической и социальной точки зрения и… если бы инфляцию удалось взять под контроль, экономика в долгосрочной перспективе не пострадала бы. Никто не планировал раскручивать инфляцию… Но она помогала создавать новый капитал, который позволял промышленности давать работу возвращающимся с фронта солдатам 148.
Он также уверял, что убыточность государственных железных дорог позволяла “не увольнять 100 тысяч работников… которые, оказавшись на пособии, могли бы обратиться к политическому радикализму” 149. Макс Варбург в ноябре 1923 года высказался еще яснее: “Остановить инфляцию значило бы вызвать революцию” 150. Так думали не только предприниматели. Профсоюзный функционер Пауль Умбрейт, выступая против сокращения социальных расходов, фактически говорил о том же: “Если экономические и социальные последствия друг другу противоречат, предпочтение следует оказывать социальным интересам” 151.
